Возможная жизнь - [26]

Джеффри постучал в заднюю дверь дома, подождал. А услышав шаги, вспомнил коридор, сбоку от которого переступала с ноги на ногу не то лошадь, не то корова. По правде сказать, он ожидал, что дверь откроет двадцатипятилетняя Жизель, и потому постарался скрыть разочарование, увидев в дверном проеме полную седую женщину.

Начать разговор оказалось для него затруднительно. Много лет назад. Молодая женщина. Ее настоящее имя. У мадам есть дочь? Не знает ли она, кому принадлежала ферма во время войны?

Старуха стояла, скрестив на груди руки. Джеффри спросил, есть ли у нее муж, – вопрос, похоже, ее возмутил. Ему пришло в голову, что она, пожалуй, приняла его за какого-нибудь налогового инспектора; скорее всего ферма продавала свою продукцию за наличные и документации почти не вела. Он постарался убедить старуху, что действительно ищет давнего друга, однако после минуты с чем-то бесплодных расспросов та попросила его уйти. Видя, что Джеффри упорствует, женщина направилась через двор к собаке и пригрозила спустить ее с цепи.

Вернувшись в машину, Джеффри решил найти кафе в ближайшей деревне, он помнил, что Жизель иногда заходила туда поесть. Там он взял бокал вина и сел снаружи. Он так ясно представлял себе Жизель, что не сомневался: она где-то рядом. Редкие веснушки на коже, свет в темных глазах, платье, которое было на ней в последний вечер – почему она так принарядилась? – то, как Жизель встряхивала головой, взметая темные, доходившие до ключиц волосы. Джеффри зажмурился, пытаясь притянуть ее в настоящее – страшным усилием духа наделить Жизель телесным существованием, чтобы, открыв глаза, увидеть ее, молодую, сидящую бок о бок с ним.

От кафе он поехал к стоявшей неподалеку церкви и уселся на деревянную скамью снаружи. Жизель, Жизель, глупая девочка. Она наверняка внутри.

Джеффри рванул на себя дверь, побежал по нефу. «Жизель!» Боже милостивый, где же она прячется? Играет с ним, что ли?

Он бросился из церкви в машину. Поля вокруг были пусты – сожженные солнцем, простирающиеся вдаль, и нигде, насколько хватало его опустевших глаз, не было и тени девушки. Джеффри рванул в центр деревни, резко затормозил на площади, подняв облако пыли, окутавшее выносные столики кафе. Вышел из машины, сел в кресло с плетеным сиденьем. Стиснул ладонями голову. Жизель.

Официант спросил, что он хочет заказать, однако Джеффри не смог ни пошевелиться, ни выговорить хоть слово. Подбородок его упирался в большие пальцы рук, остальные восемь сжимали виски. И ни одна мышца Джеффри приказов его не выполняла.

– Месье? Месье?

Джеффри говорил потом, что воспоминаний о возвращении домой не сохранил: вообще никаких. Тем не менее он каким-то образом добрался до Крэмптонского аббатства, пришел в кабинет директора и сказал «Большому» Литтлу, что плохо себя чувствует. Литтл отвез его в городок, к врачу. Врач после недолгого осмотра решил, что пациенту, возможно, стоит показаться психиатру, правда ни в этом городке, ни в соседнем, чуть побольше, такового не было; по-видимому, жители Ноттингемшира не имели обыкновения сходить с ума. Найти доктора нужного профиля можно было лишь в старом приюте для умалишенных, том самом, что поставлял школе служанок. Туда-то врач, закрыв жарким вечером свою приемную, и отвез Джеффри вместе с его чемоданчиком.

Прежде чем он увидел своего лечащего врача, прошло несколько тягостных дней. Его поместили в общую палату, ее обитатели стонали и бились в припадках. Некоторые сидели у стены, обхватив руками головы и расчесывая их до крови; наиболее буйных, по смутным его воспоминаниям, держали в смирительных рубашках в какой-то удаленной палате.

Со временем Джеффри перевели в отделение потише, с жаркой и душной, точно теплица, общей комнатой и садиком под окнами, в котором цвели желтофиоли и астры. Каждое утро он получал белую таблетку, каждый вечер – голубую; от них наступала жажда и заплетался язык. Он написал Литтлу, попросив прислать оставленную им в школе одежду, поскольку врач сказал, что ему придется провести здесь некоторое время.

Больничная библиотека содержала небольшое число романов, любовных и приключенческих, и несколько старых выпусков «Иллюстрейтед Лондон Ньюс», Джеффри быстро перечитал все, что хотел. После трех месяцев пребывания в больнице он получил от мистера Литтла письмо, извещавшее, что контракт с ним расторгнут, а место его займет, начиная с весеннего триместра, мистер Д. Г. Фармер, магистр гуманитарных наук (Стрэтхоллан и Модлин-колледж, Оксфорд).

Многие недели Джеффри просидел неподвижно, глядя сквозь венецианские окна на цветочные клумбы и стену за ними. Один из пациентов прозвал его Статуей, поскольку Джеффри как будто бы и не шевелился вовсе.

Он провел в сумасшедшем доме год, и однажды утром к нему пришла медицинская сестра и сообщила:

– К вам посетитель, Джеффри.

– Вы уверены?

Он не мог припомнить ни одного знакомого ему человека. Родители, Трембат. мертвы. Бакстер тоже, говорят, скончался. Мисс Кэлландер видеть его не захотела бы. А больше он никого из живых не помнил. Разве что, быть может. Жизель.

– Да, конечно, – ответила сестра. – Я сейчас схожу, спрошу, как его зовут.