Возможная жизнь - [16]

Первыми удалили женщин с детьми – затолкали в грузовики и увезли куда-то в сторону от главных ворот. Других женщин разделили – насколько мог судить Джеффри, по возрасту и физическому состоянию. Тех, что выглядели трудоспособными, загнали в то же здание, где прежде побывали и они с Трембатом, – предположительно, на бритье голов и дезинфекцию; других, постарше и послабее, тоже погрузили в машины. Одни члены зондеркоманды уже вытаскивали на перрон трупы, другие начали омывать вагоны водой из брандспойтов. Джеффри стиснул зубы и старался не вдыхать глубоко.

Ему велели ехать грузовиком на другой конец лагеря и там ожидать приказаний. Он стоял, держась за задний борт, на металлической подножке, торчавшей над бампером; грузовик, тяжело раскачиваясь, катил по еще не замощенной дороге к белому строению за садом. Здесь находилось что-то вроде временного сортировочного пункта; подгоняемые криками эсэсовцев-охранников заключенные из зондеркоманды старались навести хоть какой-то порядок в толпе привезенных сюда людей.

– Schnell, schnell! – орали охранники.

Один офицер, казавшийся поспокойнее прочих, по-немецки объяснил Джеффри, что тому надлежит сказать:

– Пусть раздеваются, одежду сложить вот здесь. Потом пройти вон в ту дверь, там они смогут принять душ. После чего получат чистую одежду и еду.

Однако слова не шли к Джеффри. Он словно онемел. Утратил все воспоминания о французском языке. Он пытался мысленно вернуться в школу, домой, в Лимож, к матери. Французский, французский. Господи, он же владеет им как родным, куда же подевались слова? Ôtez les vêtements… Dé shabillez-vous… Demain, tout sera bien[17]. Он прочистил горло и крикнул: «Attention!»[18]

Грянул пистолетный выстрел. Рядом с Джеффри повалился на землю заключенный из зондеркоманды, застреленный охранником, выведенным из себя его медлительностью. Женщины закричали, дети заплакали. Никто не понимал, что происходит и что следует делать. Охранники вопили все громче, казалось, еще немного, и они забьются в истерике. В спину Джеффри уперлось дуло винтовки. Schnell! Heraus mit der Sprache! Schnell! Говори! У Джеффри перехватило горло. Он уперся в землю своими деревянными башмаками. Надо говорить, иначе смерть.

– Messieursdames, attention, s’il vous plaît![19]

Ни один из немцев французского не знал, собственно, потому Джеффри здесь и оказался. Он мог сказать что угодно. «Je ne sais pas ce qui vous attend». Я не знаю, что вас ожидает. Сотни глаз смотрели на него. Французы нашли наконец нужного им человека: понимающего, что тут творится, и способного все объяснить.

– Я не знаю, не знаю. До меня доходили слухи. почему вы здесь, а не в лагере? Потому что стары? Молоды? Потому что должны умереть? Это место не похоже на другие. Я слышал крики. – Джеффри обнаружил, что слова, которые приходят к нему, – английские. И не знал, срываются ли они с его губ или складываются во фразы только в уме.

Но где-то в темноте звучал и французский голос. Говоривший, что их ждет чистая одежда, что там, за дверью, всех накормят горячим. Господи, не позволь этому голосу быть моим, думал Джеффри; Боже милостивый, не позволь мне обманывать их.

Они начали раздеваться, некоторые уже входили в здание. Волна истерии спадала. Офицер СС покивал Джеффри и велел продолжать говорить. Он увидел, как через ворота ограды проезжает и сворачивает к лесопилке грузовик, тянущий за собой платформу с наваленными на нее соснами. И словно бы услышал скрежет металлических зубцов, вгрызающихся в сочную древесину, слишком свежую, чтобы хорошо гореть, и увидел, как еще одна машина, выехав из лесопилки с другого ее конца с грузом напиленных до одинаковой длины сосновых стволов, направляется к зданию с высокой трубой, изрыгающей в ночное небо черный дым.

Всем заключенным зондеркоманды велели повернуться спиной к белому домику и не смотреть на него, а когда за лесом забрезжил рассвет, Джеффри приказали вернуться в барак Д. Он забрался на нары, вытянулся рядом с Трембатом, не в силах разговаривать от усталости и стыда. Да он и не знал, что сказать, поскольку утратил все ориентиры.

– Слушай, – сказал Трембат. – Слышишь?

Из соседнего здания неслись вопли и вой.

– Какого черта.

– О боже. Это француженки.

– Ты видел?

– Нет, как только они вошли, нас выгнали. Ими занялись эсэсовцы.

– И что случилось?

– Их заперли в душевой. Один эсэсовец бросал туда через крышу какие-то шарики. Я заметил охранника в противогазе. Мы не должны были видеть, что они делают. Боятся, что однажды, когда война кончится.

По стенам барака скользил свет автомобильных фар; Джеффри и Трембат различали отдельные голоса детей, мужчин, женщин. Обычно грузовики газовали, заглушая вопли ревом моторов. Всю ночь снаружи кричали, кричали и внутри – мужчины, потерявшие власть над собой. А утром зайти в умывальню оказалось невозможно: слишком много их висело там на потолочных трубах.

Какое это было облегчение – отправиться следующим утром на работу и копать землю, не поднимая головы. Джеффри оставили форму зондеркоманды, слишком приметную – он боялся, что его могут снова привлечь к выполнению очередных «особых» заданий. И старательно упирался глазами в мерзлую землю.