Возьми меня с собой - [8]

Но я молчу. Потому что я — ревнивый, злопамятный убийца. Ей не нужны мои слова о любви. А мне не в чем оправдываться. И мое мгновение проходит. Злата медленно отворачивается и уходит в ночь.

...Вместе с Сергеем и Игорем, моими земляками, мы оборудуем дот на окраине деревни у дороги. Дотом, с помощью мешков с песком и каменных блоков, становится дом цыгана Августа. Мимо нас один за другим проезжают грузовики, трактора, легковушки. Почти у каждой прицеп или телега. В каждой — люди. Наши друзья, знакомые, соседи. Но мы не прощаемся, у нас нет времени на прощание. Мы лишь иногда устало и безразлично смотрим вслед габаритным огням очередного трактора. Неожиданно один из грузовиков тормозит. Из кабины выскакивает Марко.

—Слава, друже, — обнимает он меня. Мы молча сжимаем друг друга с какой-то несвойственной мужчинам страстью. И я вдруг замечаю, что Марко совсем немолод. Его иссеченную морщинами кожу под глазами, желтые в прожилках глаза, седину.

Мы прощаемся, почти без слов. Все они лишни и пошлы. Он уезжает, а мы остаемся. Это война. Это нормально.

—А где твой автомат? — спрашиваю я его скорее от стремления перебить

тягостное молчание, чем из озабоченности.

—Гражданским докторам автоматов не дают, — хмыкает Марко.

И тогда я снимаю с плеча свой «М-70» — югославский вариант «Калашникова».

—Бери, Марко. Всякое может случиться в дороге.

В доме Августа меня ждет гранатомет и трофейный чешский «Скорпион». Мне хватит. Марко берет автомат. Потом еще раз обнимает меня.

—Только когда будешь стрелять, тряпку из ствола вытащи, — напоминаю я.

От запотевания я всегда затыкаю ствол обрывком тряпки. — Масло достанешь где-нибудь сам. Я его вчера хорошо смазал. На пару дней хватит.

Вместе с автоматом я отдаю ему подсумок с магазинами. Марко откуда-то из-под куртки извлекает плоскую серебряную фляжку. Свою гордость. Ему ее когда-то подарил отец на окончание института. Отвинчивает крышку, протягивает мне. Я глотаю крепкую обжигающую ракию. Потом отдаю ему. Он тоже делает глоток и вновь протягивает флягу мне.

—Бери, брат. Извини, автомата у меня нет. Только ракия и эта фляга. Дарю.

—Где Злата? — не выдерживаю я.

—В кабине. Позвать?

—Не надо. Будь жив, Марко!

—Возвращайся, Слава!

Потом я долго смотрю из ворот, как госпитальный грузовичок выбирается на дорогу и как наконец, мазнув торопливо меня на повороте лучами фар, скрывается за перелеском. К рассвету село опустело и как-то мертвенно замолкло. Ни лая, ни мычания, ни хлопка дверей, ни голоса. Жизнь ушла. Остались только мы. Но мы не жизнь. Мы солдаты. Мы будем убивать, и нас будут убивать. Здесь — поле боя.

Я меланхолично прикладываюсь к фляге Марко. Чуть-чуть, для согрева крови. Зябко. То ли от утренней свежести, то ли от ожидания боя. Я жду. В душе какое-то странное опустошение и смирение. Рядом дремлет Серега. Чуть дальше у бойницы возится с пулеметной лентой Игорь.

...Где-то далеко отсюда, в кабине грузовика Злата. Я думаю о ней. О том, что, может быть, Марко похвастается ей моим автоматом. И может быть, ей хватит догадливости понять, что значит тряпка в стволе и свежая смазка внутри...

А если не догадается, то, в сущности, даже хорошо. Все правильно. Все так и должно быть. Какая мы с ней пара? Куда бы я ее увез? В Москву? Где я был бы обычным мелким коммерсантом-спекулянтом? Так ведь, в сущности, правильно называть то, чем я занимаюсь в России. В Москву — эту девочку-принцессу?

К безумным ценам, к чужим «Мерседесам», к кабакам, к казино, к моей подержанной «шестерке» и двухкомнатке на одной из окраин?

Наверное, это обычная трусость. Я просто боюсь. Я боюсь ее потерять в Москве. Ведь чтобы не потерять ее, я должен измениться сам. Или, что вернее, должен изменить Москву. Изменить Россию.

Иначе, я боюсь, что из Златы однажды получится та, московская, с ее истериками, изменами, слабостью и самовлюбленностью. Впрочем, что мне на московскую пенять? Именно такую ее я и любил много лет. Точнее, не такую, а ту, которой она была со мной, ее сущность — дикую, сумасбродную, отчаянную. Все остальное в ней от цивилизации нашей вырожденческой, калечащей мужчин и женщин, уродующей их души и сердца.

И потому, наверное, мне повезло. Мне хватило сил вырваться из этой цивилизации. Я сижу на далекой войне в чужом доме, который мы превратили в крепость, в моих руках оружие. И никто не знает, что будет со мной к вечеру. Буду ли я вообще к вечеру жив. И я спокоен. Может быть, от того, что мою судьбу определяют не деньги и не чьи-то законы, а сила рук моих друзей, меткость глаз и простое солдатское везение.

Я вновь отхлебываю из фляги. За Марко, за Бабюка, за Злату, за ту, московскую.

Эх, а все же неплохо было бы вернуться домой с принцессой. Как в сказке про Иван-царевича. В ядреный мороз, да по снегам. И сказать ей: «Это и есть моя Россия — бесконечная, морозная, великая». В конце концов, на одной Москве свет клином не сошелся...

— Эй, Влад, готовь «шайтан-трубу» — танки!