Возмездие теленгера - [107]

– Ну и что?.. – спросил он ехидно, разглядывая далеко внизу пол каземата и остатки подъемного механизма, с помощью которого на поверхность поднимался прожектор. – Где твоя ракета? А?

– Накрылась медным тазиком! – насмешливо высказался Большаков своим густым басом и едва не расхохотался.

– Здесь ракета, – со знанием дела ответил Костя, хотя вовсе не был в этом убежден. – Здесь она!

– Ты уверен?.. – поднял на него свои светлые глаза Петр Сергеевич и с хитрецой прищурился, совсем так, как тогда, в квартире у Аманды.

– Уверен, – твердо ответил Костя, хотя коленки у него предательски дрогнули.

Убьют, подумал он, ей-богу убьют.

– Да врет он все! – недовольно загудел Большаков. – Сбросим его вниз, делов-то! – Он даже протянул руки, похожие на две грабарки, чтобы схватить Костю и сунуть головой во чрево крепости, разрешив таким образом раз и навсегда прения о всяких там ракетах и красных кнопках.

Тогда Костя не выдержал и действительно выдал им обоим со всем жаром юности:

– Не учите дедушку кашлять!

Петр Сергеевич от такой наглости опешил и поперхнулся, потому что все же хотел защитить Костю от Большакова. А Большаков в свою очередь густо покраснел, потому что привык, что все и вся его уважают за габариты и громоподобный голос. На своем острове он царь и бог. Они переглянулись и только собрались с душевными силами, чтобы схватить Костю и разделаться с ним по законам «времени-марь», но не успели, потому что Костя ловко увернулся от их могучих объятий и, перепрыгивая через камни и валуны, помчался к главному входу в форт, железная дверь которого была пробита пулями и осколками еще с лихих времен, которые промчались над Кронштадтом и его фортами.

– Стой! – как буйнопомешанный, закричал Большаков, заподозрив, что Костя просто хочет спрятаться внутри форта. – Стой! – И затопал своими сапогами «сорок большого» размера. – Держите его!

Ему вторил Петр Сергеевич:

– Держи подлеца, уйдет! Ешкин кот! – И бросился за Костей, суетливо обегая большие и маленькие камни, не решаясь прыгать через них, чтобы ненароком не расквасить нос.

Костя и сам не знал, зачем и почему побежал в крепость. Разумеется, он понимал, что иначе его сбросят в ее чрево и он погибнет, как неразумный кутенок, однако еще одно непонятное стремление, словно нить Ариадны, указывало ему путь – туда, за распахнутую настежь дверь форта, в его темный, мрачный сумрак, в его казематы, больше похожие на катакомбы, дальше, дальше к подъемному механизму – элеватору снарядов и картузов.

Из центрального помещения, темного, как нутро печи, он сунулся вправо на едва различимый свет, который вывел его в ряд комнат, где, должно быть, когда-то были казармы, через окна которых он увидел мечущихся в панике Большакова и Петра Сергеевича.

– Сбежал, сволочь! Сбежал! Ешкин кот!

В ответ слышались возмущенные голоса Дядина, Чебота и даже Телепня, которого настолько воодушевил смелый поступок Кости, что он ожил и тоже орал как резаный:

– Приемыш, беги!!! Приемыш, спасайся!!!

Костя и побежал по мрачному коридору, потолок которого был оплавлен и усеян сосульками, потом – через кухню с двумя округлыми окнами, выходящими на залив, дальше – через пустые казематы непонятного назначения, где на полу были проложены рельсы, ведущие в низкие арки, и еще дальше, где должен был находиться подъемный механизм, о котором он вспомнил в самый последний момент, утвердившись тем самым в мысли, что он таки запрограммирован вспоминать все шаг за шагом, а не наоборот, как того требовали Большаков, Петр Сергеевич и Дядин.

Большаков, должно быть, несмотря на свои габариты, все же решился проникнуть внутрь форта. Он оказался чрезвычайно резвым, и Костя услышал, как Петр Сергеевич взмолился:

– Да не беги ты так, окаянный!..

А потом Большаков, должно быть, все же врезался или в арку, или в сосульки, потому что заорал благим матом:

– А-а-а! Мать твою перемать!

Больше Костя отвлекаться не стал, хотя и испытал удовольствие от этих криков и с радостью услышал бы их еще раз сто, но вместо этого вынужден был завернуть за угол, где находилась металлическая лестница, ведущая на второй этаж. Он взлетел по ней наверх и оказался рядом с элеватором для снарядов.

– Стой! – гудел неутомимый Большаков, и было слышно, как он в гневе пинает сапожищами кирпичи, попадающиеся ему на пути.

– Стой, подлец! Стой! Ешкин кот! – вторил ему Петр Сергеевич, преисполненный праведного гнева.

Почему Костя повернул ручку элеватора не три и не пять, а ровно четыре с половиной раза, известно одному Богу да еще тем людям, которые его запрограммировали на эти действия. Механизм поддался его усилию, прокрутился со скрипом и натужным вздохом, тележки элеватора с одной стороны зарядной шахты стали подниматься, а с другой – опускаться, и казалось, что древняя крепость ожила и готова стрелять по всем-всем врагам Отечества.

Большаков и Петр Сергеевич, напуганные этим движением, в ярости орали:

– Не трогай! Взорвемся! Ешкин кот!

Но Костя их не слушал. Справа от оконного проема открылась ниша, на ее поверхности зеленым светом засветился контур ладони. Косте только и осталось, что приложить к нему руку.