Возмездие. Рождественский бал - [23]

— Занятно говоришь… Помоги мне разобраться в одном вопросе, — Джуаншер хитро улыбнулся.

— Хоть в сотне. Ради друга в огонь кинусь, ни в чем не откажу. — Лейтенант до ушей растянул губы, выражая свое расположение.

— Будет ли от меня польза, если перестану раскрывать преступления, махну рукой на правонарушителей, выкажу безразличие к злодейству.

— Понимаю, добрая у тебя душа и сердце доброе. Полон ты благих намерений и надежд. Только непосильное бремя взваливаешь на себя, и, по правде говоря, жалко мне тебя. Выправить мир и богу не по плечу, куда уж человеку. Возьмись за ум, пока не поздно, чтобы локти потом не кусать. Думаешь, хуже тебя был, когда поступил в милицию? Думаешь, я не горел на работе? Ошибался я. Понял со временем: сладко живется ловкому да изворотливому, а от ума одна беда. Тяжкая ноша — и ум, и разум. Кому они нужны? Ответь, кому? Не ответишь — растерялся! Слушай и запоминай: умного да разумного люди стороной обходят, как чумного. Умный — враг своей семье, от него — одно горе, а пользы никакой. Вот и недолюбливают его и дома, и на работе. Спросишь: почему? И сам поймешь со временем, но объясню, раз не набрался еще опыта и не разумеешь жизни по молодости: умный не поведет себя неразумно, а значит, и семье его не будет сладко. Сообразил теперь, почему я счастлив? Мною все довольны и дома, и на работе. Мой тебе совет: есть ум — скрывай его, нечего выглядеть умней других. Может, думаешь, начальству по душе те, что их умней? Не обманывайся на этот счет! Начальник терпеть не может того, кто лучше его соображает. Хочешь жить припеваючи — представляйся тупицей и принимай пинки, как награду. — Варлам прервался на минуту, чтобы отпить пиво, и продолжил поучение: — Господь бог не положил, чтоб маленький человек об обществе пекся, нам о себе и своей семье хлопотать надо. Чем мы хуже начальства, чтоб плохо жить? Начальнику и ночью сладко спать, и утром отлеживаться в постели, а мне и днем и ночью, высунув язык, бегать, преступничков ловить! Начальство обо мне не думает, а чего мне из-за него покоя не знать?! Так-то вот.

— Вы нездоровы, батоно Варлам.

— Нездоров! С чего ты взял? Утром жена сказала, что я, как яблочко, румяный! Кому из вас верить? Ха-ха!

— И все-таки не нравитесь вы мне что-то, голос нехороший, плохо спали? Нездоровы?

— Что ты заладил — нездоров, нездоров! Не спал, это верно, это ты угадал, одно дельце обмывали, магарыч мне поставили… Загляну-ка на базар, пропущу стаканчик кахетинской чачи, а то, чувствую, горючее во мне кончилось. Не привыкну к пиву, не жалую его. Ты, понятно, со мной не пойдешь, почураешься выпить прямо у стойки, и вообще вы, интеллигенты, не пьете открыто, а что вытворяете тайком от людских глаз, леший знает!

— Если вы здоровы, батоно Варлам, значит, пьяны. Ступайте домой, протрезвитесь, а то от ваших речей у вас же самого замутились мозги.

— Вот оно как! Задела тебя правда, колется, значит?! Клянусь отцом, по душе ты мне, не открыл бы иначе глаза, не поведал о нашей «профессиональной тайне»! Не думай, что мы в милиции все никчемные, не умеем бороться со злом! Когда захотим, так мы из-под земли достанем преступника… Под землей от нас ничего не скроют, но вообще нечего нам все знать и понимать — невыгодно. Чего ради переводить преступников, — они нас кормят! Ими живем! И начальству невыгодно кончать с преступлениями! Верь и не сомневайся, не хочет оно этого. И я не хочу…

16

Мигриаули забрел в сквер немного передохнуть. Несколько часов ходил по городу, и ноги гудели. Взял из пачки сигарету, а спичек в кармане не оказалось. К счастью, по аллейке шел молодой человек с горящей сигаретой. Джуаншер попросил прикурить. Гладко зачесанные назад темные волосы, такие же черные брови сплошной линией, лоб и небольшие баки показались знакомыми.

Джуаншер вспомнил парня — это товарищ Эмзара Тодадзе, которого он допрашивал. Фамилия вылетела из головы, а зовут Джумбером. Джуаншер заговорил с ним, спросил, не навещал ли Эмзара в больнице, и предложил присесть в тени, если тот не спешит, разумеется. Они нашли свободную скамейку под соснами у стены, увитой плющом.

Мигриаули заметил, что Джумбер все время смотрит на мединститут, видневшийся за сквером.

— Вы, кажется, учились в мединституте?

— Да, учился. Исключили. Не учусь больше, а ноги все приводят к нему, брожу вокруг да около, — нехотя признался Джумбер.

Мигриаули сдержался, не спросил, за что исключили…

— Даже здесь шумно и пыльно, — сказал он, отвлекая парня от неприятного для него разговора.

— Что там шум и пыль, когда на душе муторно, когда нет радости…

— Рановато впал в пессимизм.

— И в молодости стареют. Станешь пессимистом, если не для тебя светит солнце и синеет небо. — Джумбер нагнулся и взял с листа подорожника божью коровку, посадил на ладонь, приговаривая: — Лети, лети, коровка, покажи, где ждет счастье!

Божья коровка полетела в сторону института.

Джумбер вздохнул.

— Умное насекомое, ведает, что у человека на сердце, — усмехнулся Мигриаули, и ему показалось, что Джумбер вздрогнул. Достав сигарету, долго мял ее в пальцах, прежде чем закурить. Уставился в землю. — Посмотрите на муравья — какую ношу волочит, не видно его за ней.