Возмездие - [3]

.

Потом они еще несколько раз видели эту девушку и снова обменивались впечатлениями, смирившись, однако, с тем, что та приехала к хуторским и они не смогут поближе познакомиться с нею.

Но тут их страданиям пришел конец — настал сентябрь, надо было выбрасывать летние глупости из головы и собираться в школу.

Каково же было удивление, когда, переступив порог своего класса, Ольга увидела тут заинтриговавшую ее девушку. Та стояла у доски и, казалось, кого-то искала среди снующих девятиклассников, заполоняющих ряды парт. Вид у нее был растерянный, как у заблудившегося щенка. Заметив Ольгу, девушка ожила, заковыляла ей навстречу.

— Давай сидеть за одной партой, — выпалила она. — Я тебя ждала.

— Кто ты? — опешила Ольга. — Откуда меня знаешь?

— Я Тамара, дочь колхозной поварихи. Мне мама о тебе рассказывала.

— Это тетки Шуры? — удивилась Ольга.

Вместо ответа Тамара кивнула и потянула Ольгу к третьей парте у левой стены.

— Я уже и место заняла. Пошли!

Девочки уселись за парту: Тамара у стены, а Ольга с краю.

— Так ведь у тетки Шуры двое детей, сын и дочь, взрослые уже. А ты откуда у нее взялась?

— Я младшая. Просто я тут не жила, вот меня и не знает никто.

Так началась их дружба, длящаяся и посейчас.

* * *

Тамара оказалась увечной. Совсем ребенком она попала под ноги взбесившимся лошадям, впряженным в тяжелую телегу. Они измяли ее копытами, а в довершение прошлись по ней колесами, повредив колени и верхние части ног.

Девочка много лет пролежала в гипсе и теперь заново училась двигаться. Но колени после десятка операций гнулись плохо, и она приловчилась слегка подпрыгивать, занося вперед ногу для нового шага. Так и ходила: прыгнет на правой ноге — занесет левую, затем прыгнет на левой — вперед подает правую, и так далее. Это у нее получалось так органично, что увечье, тем более спрятанное под одеждами, не замечалось. Только походка казалась такой, словно она намеренно колышет бедрами, благо дело, они у нее в самом деле были пышными.

— Поэтому и стопа не выросла, что я с пяти лет не ходила. Только вначале этого лета мне окончательно сняли гипс и отправили в санаторий. Там я заново научилась ходить. Сначала на костылях, потом помогала себе палочкой, а теперь вот свободно бегаю, — рассказывала Тамара.

— Никому не говори об увечье, — внимательно глядя на новую подругу, сказала Ольга. — Ты очень красивая.

— А походка? — засомневалась Тамара.

— Походка у тебя чудесная, грациозная и необычная, успокойся. Никому ничего не объясняй.

— Тем более, что я быстро бегаю, — принимая Ольгины резоны, добавила Тамара, а увидев недоуменный взгляд подруги, поспешила уточнить: — Я пробовала. Меня из хуторских на толоке никто догнать не мог.

— Ну, ты не очень… — Ольга неопределенно крутанула в воздухе рукой, подбирая нужное слово. — Береги себя.

А потом была зима и глубокие снега. Направляясь в школу, Ольга топтала для Тамары дорожку, а та осторожно шагала за ней след в след, чтобы не набрать снега в сапоги и не простудиться. Ольга берегла подругу — мало ли что могло прицепиться к неокрепшему после затяжной болезни организму.

Эх, не знали они тогда, что надо делать все наоборот. Теперь Тамара имела двух взрослых сыновей, а Ольга осталась без детей — болезни не позволили родить. Но тут уж ничего не поделаешь — так карта легла.

2

Каждый из нас несет в себе неумолчное детство, ежемгновенно не уходящее из памяти, всегда присутствующее на сторожевых постах сознания. Те, кто не готовы согласиться с этим, просто еще не прозрели, еще не отдают отчет бегущему времени. Они застряли в молодости. А Ольга давно вышла из нее, прожив не одну жизнь, а, по меньшей мере, две. Она знала цену добру и злу, счастью и горю, друзьям и врагам, поэтому и дорожила прошлым, радуясь любой возможности встретиться с живыми его олицетворениями, а тем более с подругами детства.

Когда позвонила Тамара и сказала, что она здесь, в городе, Ольга опешила. Ведь теперь ее подруга жила на Камчатке и приезжала в родные края совсем редко. Не только потому, что в их селе исчезла улица, на которой стоял Тамарин родительский дом, и ей там негде останавливаться, не потому, что давно ушли в мир иной ее родители, что с годами стало труднее путешествовать, что столь дальняя поездка дорого стоит, а по каким-то другим, нематериальным причинам. Ведь Тамара, конечно, понимала, что на самом деле всегда может остановиться у Ольгиной мамы, относящейся к ней с чистой и нелукавой любовью. Можно было и деньги хотя бы раз в пять лет найти и десять тысяч километров преодолеть. Наверное, подозревала Ольга, Тамара не приезжала потому, что не стало того пространства, которое когда-то было родным для нее, исчезли координаты, по которым сердце определяло Отчизну, превратившуюся ныне в пепелище, растоптанное продажными политиками. Отшумевшие годы помножились на это исчезновение, и все ее трогательное детство превратились в прошлое как во времени, так и в пространстве, а это невозможно перенести с легким сердцем.

Ведь люди с пульсирующей грустью стремятся в родительские места, чтобы таким обманным путем повернуть время вспять, оказаться в точке старта, вспомнить вкус ощущений и отношений, когда вся жизнь была еще впереди. И исцелиться этим от накопившейся усталости. И страшно понимать, что не только годы канули в небытие, но и территории, где жили и покоятся твои родители, где витал их защищающий дух, где лежали твои первые стежки-дорожки, где случилось пробуждение сердца, воедино слитое с соловьями и благодатью степи, — тоже нет. Теперь там болезненной коростой вспучилось чужое государство, и ты к нему никак, ничем не причастна. Что надо в себе преодолеть, чтобы полюбить неволю, тюрьму, в которую заточили ипостась твоей души, сотканную из воспоминаний? Чем руководствоваться, чтобы туда стремиться?