Возмездие - [184]

Вскоре они уже сидели в редакторском кабинете Философова. Здесь, как и в других комнатах редакции, обстановка была бедная, стены обшарпанные, потолки в пятнах. И сам Философов выглядел совсем не так, как в прошлый раз, — его лицо казалось опухшим, неухоженная бородка топорщилась клочьями, и он все время трогал ее рукой.

— Ну, что у нас нового? — с несколько наигранной бодростью спросил Философов.

— У меня для вас ничего нового нет, — ответил Федоров. — Только просьба — помочь мне как можно скорее отправиться в Париж.

— А у меня новость черная, — тихо проговорил Фомичев. — Во время проведения экса тяжело ранен Сергей Эдуардович Павловский.

Глаза у Философова округлились, и он беспомощно смотрел то на Фомичева, то на Федорова, то на Шевченко.

— Новость очень черная, Иван Терентьевич, — сказал Шевченко с усмешкой и каким-то непонятным подтекстом.

— Павловский ранен… боже мой… — прошептал Философов. — Но неужели его нельзя было остановить?

— Кто мог остановить Павловского? Да что вы, Дмитрий Владимирович! — взмолился Фомичев.

— Да, да, понимаю… понимаю… — забормотал Философов, морщась как от зубной боли, и вдруг, вскинув глаза к потолку, громко спросил: — Но кто скажет об этом Борису Викторовичу?

— Да подождите вы… — брезгливо остановил его Шевченко. — Где он сейчас? В каком состоянии?

— Я видел его, — тихо начал Фомичев. — Он лежит в квартире одного известного хирурга, нашего человека. Вид у него, конечно, неважный. Его изнуряет температура, была угроза гангрены. Все-таки две раны, легкое прострелено. Но он довольно бодр. Обсуждал с нами дела. Собирается скоро встать…

— И снова вместо политической борьбы начинать свои эксы… — иронически добавил Федоров. — Имейте в виду, господа, что по поводу этой печальной истории я везу Борису Викторовичу самый решительный протест нашей организации.

— Да подождите вы с протестами! — грубо врезался Шевченко. Было видно, что он разозлен до крайности, но только не понятно, на кого.

Федоров встал и отошел к окну, давая понять, что он выбыл из этого разговора.

— Значит, вы его видели? — спросил Фомичева Шевченко. — И вы твердо уверены, что он тяжело ранен?

— Ну, знаете ли, Евгений Сергеевич! — с бессильным возмущением ответил Фомичев. — Это уже просто невыносимо. Бога побойтесь, если больше никому не верите.

Все долго молчали. Потом Философов серьезно и даже грустно сказал:

— Надо знать, что такое Павловский для Бориса Викторовича, чтобы понять, как эта история осложняет все дело, над которым мы бьемся.

— Борис Викторович после этого может вообще отказаться вести переговоры, и я его пойму… — сказал Шевченко.

— Ну что ж, тогда мы по крайней мере узнаем, — ответил Федоров, не отворачиваясь от окна, — что доверчиво имели дело с нервными дамами, а не с политическими деятелями, умеющими трезво оценить случай.

— Вы не знаете, что для Бориса Викторовича Павловский! — повысил голос Шевченко, но Федоров перебил его:

— А нас интересует, что для господина Савинкова Россия! И только это!

— Господа, зачем мы думаем за Бориса Викторовича и гадаем на кофейной гуще? — примирительно сказал Фомичев. — Господин Мухин сам сообщит все Борису Викторовичу и сам увидит, как он будет реагировать.

— Я уже сказал, что говорить с господином Савинковым о Павловском не собираюсь, — возразил ему Федоров и обратился к Философову: — Могу я сегодня выехать в Париж?

— Да, безусловно. Ваш паспорт давно ждет вас во французской миссии. Но вот Иван Терентьевич еще не оформлен…

Ни сам Философов, ни Шевченко ехать в Париж и не помышляют. Поэтому сразу речь идет о Фомичеве. Ну конечно же! Он свидетель беды и виделся с раненым Павловским, он должен обо всем этом рассказать Савинкову. Стряхнув рассеянность, Философов добавил:

— Задержка вашего выезда может произойти только разве из-за Ивана Терентьевича.

Федоров рад — снова все идет как по маслу, Фомичев ему в Париже нужен крайне, от его свидетельства зависит достоверность всей истории с Павловским.

— Поедет ли Фомичев или вы, мне все равно, — обратился он к Философову. — Мне только хочется, чтобы о чуждых мне делах Савинков узнавал не от меня. Словом, по-моему, должен поехать тот, кого можно быстрее оформить…

Теперь Федоров уверен, что и Философов и Шевченко сделают все, чтобы срочно получил документы именно Фомичев. Но надо еще позлить Шевченко, хорошо бы вывести его из себя, чтобы он открыто выложил свои подозрения в отношении Павловского.

— Вы единолично решили, что едет Фомичев, — сказал Федоров. — Но мне показалось, что господин Шевченко…

— У меня достаточно обязанностей здесь, — огрызнулся Шевченко.

— Тогда не будем задерживать господина Шевченко, — сказал Федоров, смотря на часы. — И может быть, он займется оформлением документов Фомичева, а заодно получит и мои.

Философов просительно и растерянно смотрит на Шевченко, и тот быстро выходит из кабинета.

— Напрасно вы с ним так, — сказал Философов. — Он, знаете, честный, преданный делу человек, прекрасный работник, но история с Павловским буквально сбила его с ног…

— Да что вы, ей-богу, Павловский, Павловский, Павловский! Речь идет об истории нашей с вами России! России! Павловский — это досаднейший эпизод, и хватит с ним… Я еду к господину Савинкову с ультиматумом: или мы начинаем, наконец, действовать вместе с полной его ответственностью за все наши общие дела, или мы расходимся в разные стороны.