Возмещение ущерба - [14]

А потом, окончательно сдавшись, она разрыдалась и плакала долго и горестно.

Утро прошло, серую пелену прорезала синева, и по синему небу поплыли белые облака. Но утренний холодок все еще пробирал — весна никак не могла побороть упрямую зиму. Дана шла по вымощенной камнем дорожке среди искрящихся на солнце теней, падавших от сосен и кизиловых деревьев, слегка раскачивающихся на легком ветру. Она прошла мимо железной дверцы, ведшую в кладовку при кухне. В детстве они с Джеймсом входили в дом лишь через эту дверцу. Но теперь дом этот был не ее, и уже давно как не ее. Воспользоваться ею сейчас было бы неуместно.

В глубине души она очень хотела, чтобы матери не оказалось дома. Но конечно, она будет дома. Где же ей еще быть? Мать никогда не работала, не работала ни единого дня в своей жизни. В этом не было необходимости с мужем, зарабатывавшим тысячи долларов в год и оставившим ей если не друзей, то порядочное состояние. После его смерти мать сохранила мало кого из светских знакомых, бросила и светские развлечения. Партнеры отца по бизнесу и их жены, так дружившие с Хиллами, когда Джеймс Хилл-старший загребал деньги для их адвокатской конторы, так стойко державшие язык за зубами и покрывавшие все эти годы его многочисленные измены, вдруг как в воду канули. Мать прекратила членство их семьи в загородном гольф-клубе Оверлейка — расхотелось ей таскать тележку с клюшками по полю одной — и продала их яхту. Маленький скутер она все же оставила — не для себя, а для внуков, которых, как она надеялась, в их семье будет много. Время она чаще всего проводила дома за вязанием, вышиванием, а также просмотром мыльных опер и всяческих ток-шоу по телевизору.

Дана остановилась перед дверью в высоком, укрепленном колоннами цоколе и секунду помедлила, чтобы справиться с волнением. Потом подняла дверной молоток в форме лошадиной головы и трижды стукнула в дверь. Спустя мгновение дверь распахнулась, и перед ней оказалась мама в желтых резиновых перчатках и с почерневшей губкой в руке; от губки пахло каким-то мощным очистительным средством. Мать растерянно улыбнулась.

— Дана. Какая приятная неожиданность! А почему ты не вошла через боковую дверь? Разве у тебя нет ключа?

Они коснулись друг друга щеками, и мать постаралась не испачкать Дану сажей. На заднем плане верещал телевизор. Если растрепанный вид Даны и ее вспухшие глаза и говорили сами за себя, мать на это никак не отреагировала. Впрочем, Хиллы никогда не были большими мастерами замечать очевидное, что доказывалось примером двадцатилетней связи ее отца с секретаршей — связи вполне очевидной.

Дана прошла вслед за матерью через нарядную гостиную в кухню. В раздвижные стеклянные двери был виден дворик за домом. Фонтанчик воды из бассейна со змеиным шипением орошал цветы.

— Тебе следовало бы позвонить. — Мать положила губку в раковину, сняла резиновые перчатки и тыльной стороной руки отвела с лица прядь волос, выбившуюся из пучка на затылке. Дверца духовки была открыта, вытащенные конфорки отмокали в раковине. В помещении пахло нашатырем и сильно подгорелыми тостами. — Я как раз плиту чищу, — сказала она.

— Там есть автоматическая чистка, мама, — сказала Дана. Подойдя к стеклянным дверям, она открыла их. Ветерок тронул занавески. — Здесь надо проветрить.

— Ты что, по делам здесь? — Медина находилась на другом берегу озера Вашингтон, всего в пяти милях от центра Сиэтла в восточном направлении, и доехать до нее было легче легкого по одному или другому из двух мостов, но мать всегда говорила об этом как о чрезвычайно утомительном и трудном путешествии.

— Как Молли? Как мой милый ангелочек? — Мать явно нервничала из-за того, что привычное течение дня было нарушено.

— Молли — прекрасно, мама.

Мать распахнула холодильник:

— Дай я тебя чем-нибудь угощу. Стаканчик лимонаду хочешь? У меня индейка есть. А можно разморозить курицу. Я могла бы…

— Мама…

Мать замолчала.

— Я приехала специально, мама.

Мать захлопнула дверцу холодильника.

— Что такое? Что случилось?

— Ты сядь.

Мать нерешительно двинулась к круглому кухонному столу с вазой в самом его центре, полной только что срезанных в саду роз. Она выдвинула стул и села на самый краешек.

— Я с дурной вестью, — сказала Дана и по выражению лица матери поняла, что та услышала в этих словах эхо пятилетней давности — то же самое, что слышала и она, Дана.

— Ты не больна, нет? А Молли?

— Нет, мама. Молли здорова. Это Джеймс, мама… — Слова застревали в горле. По щекам ее покатились слезы. — Он погиб, мама. Джеймс погиб!

На лбу матери обозначились морщины. Глаза стали влажными.

— Погиб? — переспросила она потрясенно, как может спросить только мать, узнав о гибели своего ребенка. Ее тело сгорбилось, осело под тяжестью невыносимой муки.

— Он умер, мама. Джеймс умер, — сказала Дана, понимая, что эхо и этих ее слов ей предстоит слышать долгие-долгие годы.

9

Кизил и вечнозеленые кустарники, отбрасывая тени, окутали кухню и гостиный уголок серой пеленой, когда солнце скрылось за деревьями. Дана стояла возле терракотового кухонного прилавка, наполняя чайник водой, устремив взгляд на задний двор. На ножках садовой мебели — стола и стульев — заметна ржавчина. Надо их почистить, принести из кладовки подушки, расставить тенты. В доме Хиллов на берегу озера Вашингтон вновь соберутся люди. Предстоят ирландские католические поминки. С выпивкой.