Возлюби ближнего! - [56]

«А почему, собственно говоря, недорогая обувь должна быть менее качественна, чем какие-нибудь пижонские молодежные бульдоги? Ведь если так рассуждать, то хорошо и вкусно варить нужно только дорогие блюда. А овощная еда или каша простая — их, выходит, кое-как стряпать можно?»

Вот почему, выслушав претензии начальства, Василий Георгиевич разводил руками и извиняющимся тоном отвечал:

— Вы уж поймите меня, Казимир Афанасьевич, не по своей прихоти действую, а от имени всех покупателей… Вы же сами мне говорили, когда я к вам поступал, что к обязанностям моим надо с государственной точки зрения подходить… Вот я и стараюсь.

И главный инженер ничего на это не мог возразить по той причине, что понимал всю глубокую правоту рассуждений Василия Георгиевича и не раз ставил другим в пример сознательное отношение Лупцова к своим служебным обязанностям.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Выйдя из дому, чтобы направиться в прибрежный район, Лупцов обратил внимание, что погода резко ухудшилась. Дул пронизывающий сырой ветер, и надежды на то, что он быстро утихомирится, не было никакой.

«А что, если отложить эту сапожную операцию на денек?» — подумал Лупцов. Но обувь, предназначенная к сегодняшнему испытанию, относилась к разряду «повседневной», а потому и испытать ее необходимо не в сухой летний день, а именно в непогоду.

Дойдя до берега, Василий Георгиевич зашел в раздевалку для купающихся. В павильоне от сильного ветра вылетела рама. Не без труда найдя сухую табуретку, Василий Георгиевич, достав из кармана два металлических зажима, бережно, чтобы не мять брюки, подвернул вначале одну штанину, потом другую и, закрепив на ногах нехитрые приспособления, стал похожим на гонщика-велосипедиста.

Потом он достал из портфеля новенькие, очень красивые туфли, надел их, сделал шесть приседаний и двенадцать легких прыжков. Эта короткая разминка предшествовала, как обычно, началу главной процедуры.

Тут уставший ветер решил передохнуть, чтобы, очевидно, набраться еще больше сил и задуть во всю свою штормовую мощь, но пока на какие-то минуты стало абсолютно безветренно и тихо, как в большой коммунальной квартире после очередного скандала.

Лупцов закрыл зонтик, вложил его в полиэтиленовый футляр и застегнул на все пуговицы свой недавно сшитый утепленный сюртук-пальто.

Размахивая зонтиком, как тросточкой, поглядывая на новенькие туфли, он направился вдоль по берегу.

Первые двадцать метров Василий Георгиевич шел степенно, чуть-чуть пружиня шаг, но потом, убедившись, что сзади на всем прибрежье никого нет, он пустился бегом, старательно обходя встречавшиеся на пути лужи.

Трасса для пробежки была более чем сложной: на каждом шагу выкинутые волнами камни, железные прутья, обломки деревьев, черепки битой посуды и пустые, с полуоткрытыми пастями консервные банки — многолетние следы небывалого роста индивидуального и группового туризма.

По этой захламленной дороге бежать было чрезвычайно трудно. Но подобные трудности Лупцов заранее предвидел и на более удобный и легкий путь сворачивать не намеревался. Ветер ураганной силы теперь уже орудовал без перерыва, и с его помощью Тарабарка выбросила на берег даже громоздкий подъемный кран морально устаревшего образца, списанный местной стройконторой как пропавший при загадочных обстоятельствах.

Подкидывая носками ботинок мелкую утварь, Лупцов продолжал свой испытательный пробег.

И вдруг, уже на втором забеге, средь шума и грохота до него донесся крик:

— Ны-ря-я-я-ю-у…

Лупцов замедлил ход, но крик повторился, и он прислушался. Вокруг ни души, значит, кричит кто-то оттуда, из воды… А может быть, послышалось? В такую погоду даже местные «моржи» не купаются…

Лупцов резко остановился и чуть было не упал, новые подметки скользнули по размытой глине и разъехались по-балетному, на манер «ножниц». Чудом удержавшись, Василий Георгиевич огорченно подумал: «Надо будет в акте упомянуть, чтобы в кожимитовую массу перед прессовкой чего-нибудь добавляли противоскользящего… Туфли эти не для танцев и не для фигурного катания… А в гололедицу и совсем в них беда… Но откуда же все-таки кричали? А может быть, шутник какой кричал?»

Василий Георгиевич опять посмотрел по сторонам, напряженно слушая…

— Ны-ря-а-а…

На этот раз Лупцов не сомневался. Крик стал менее громким, он больше походил на вопль отчаяния.

По голосу чувствовалось, что кричавший напрягает последние силы.

«Почему он кричит «ныряю»?» — удивился Лупцов, и тут очень громко до его слуха донеслось:

— Спа-си-те!

Василий Георгиевич бросился к причалу. Все ясно. Кричат оттуда, с самой середины реки. Это место ограждено флажками. Туда не заходят даже опытные пловцы.

Свернув с асфальтовой дороги, он бежал, задыхаясь, безжалостно окуная новенькие туфли в грязные лужи, отбрасывая модными носками проржавевшие чайники и прочую хозяйственную утварь, несмотря на свою ветхость не имеющую никакой археологической ценности.

Над водой, именно в том самом участке, который был обозначен флажками, на сотую секунды показалась голова. Василий Георгиевич успел разглядеть глаза. Страшные, вытаращенные, по-щучьи остановившиеся — эти без всякого выражения, пустые, еще совсем не мертвые, но уже умирающие глаза.