Возлюби ближнего! - [24]

— Да вы знаете, что это за девчонка? — продолжала она свой монолог. — Да случись со мной что-нибудь подобное — я бы ради нее сама не знаю что бы сделала! Вот прикажи она мне прыгнуть на раскаленную сковородку, и я бы прыгнула. И поджарюсь даже без капельки масла. Вот на что я ради нее способна!

Высказав свой восторг, скумбрия перешла уже на более понятный и деловой тон.

— Ваш плавник уже смотрел доктор, — сообщила она, — и сказал, что пуля задела только кожу.

А на причале людей становилось все больше. Я, конечно, не понимал, о чем они так оживленно говорили, но обратил внимание, что больше всего горячились два человека. Известная мне аквалангистка и какой-то кругленький человек, похожий на объевшегося муксуна. Это и был тот самый человек, который стрелял в меня и накидывал сетку.

Ах, как мне хотелось понять, о чем сейчас так разгоряченно кричала моя аквалангистка этому кривоногому негодяю. После нескольких неудачных попыток ему все же удалось прорваться ко мне, и даже снова связать мои плавники. Но в эту секунду пошли в наступление друзья моей аквалангистки. В результате одной такой схватки толстобрюхий лежал на спине, связанный той самой длинной цепью, которой он намеревался связать меня.

— Ай какая девчонка, ай какая умница! — не унималась скумбрия. — Я уж не знаю, кто тут кем кому приходится, — закончила она свою речь, — но одно ясно, что, не будь этой самой аквалангистки, вам бы, голубчик, пришлось бы ничуть не лучше той акулы, которую, кстати сказать, еще даже не начали потрошить!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Я хочу научиться понимать людей. Проблема педагогических кадров на глубине двухсот тридцати метров. Лжеученый кашалот.

Ничто так не способствует расширению кругозора и получению новых знаний, как длительное путешествие.

Так говорили мой дед и отец, так повторяю вслед за ними и я, на чью долю выпало испробовать не только пресную влагу многих рек, но и крепко посоленную воду Черного моря.

К концу своего путешествия из Атлантики в Средиземное море я уже великолепно понимал хриплую скороговорку морских ежей и невнятный шепот медуз.

В спокойную, безветренную погоду, после хорошего завтрака меня чаще, чем прежде, тянуло к солнцу. А уж это, как знал я с детства, самый точный признак дельфиньего возмужания.

После схватки с акулой и знакомства с людьми прошло уже достаточно много времени, но чем дальше я уплывал от места поединка, тем чаще вспоминал об этом знаменательном дне.

Плавая в прибрежных водах, я почему-то ждал, что обязательно встречу свою знакомую аквалангистку.

С точки зрения дельфина, постоянное пребывание в воде — нормальное состояние каждого живого существа. «Так почему бы, — думал я тогда, — этой самой аквалангистке не быть сейчас где-то поблизости от меня?»

И я снова и снова возвращался в Атлантику. Осознав наконец всю бесполезность моих поисков, я решил побывать в Средиземном море, а уже оттуда двинуться проведать мать и отца.

Но и тут, минуя причудливые изгибы Дарданелл, я ловил себя на том, что продолжаю думать о своей аквалангистке.

Особенно мне запомнился ее голос — веселый и немного резковатый, как у беззаботных марокканских сардинок. И хотя доносились до меня голоса очень даже похожие, но, всмотревшись в лица их обладательниц, я сразу же убеждался, что это не она. И тут я в тысячный раз говорил самому себе, что, пока я не научусь понимать язык людей, до тех пор поиски мои обречены на неудачу.

В Средиземном море я расспрашивал всех мало-мальски осведомленных дельфинов, не знают ли они кого-нибудь, кто мог бы научить меня хотя бы немного понимать человеческую речь.

Почти все советовали мне обратиться к одному ученому кашалоту.

Этого кашалота я отыскал быстро. Посчитав меня за любопытствующего невежду, он долго плел всякую ерунду, не поинтересовавшись даже, зачем, собственно, я к нему приплыл. Я сразу понял, с кем имею дело. Этот кашалот, на поверку, оказался диким хвастуном и воображалой.

К ученым он себя причислял на том основании, что когда-то проглотил натощак плавучую культбазу вместе с библиотекой, в которой насчитывалось полторы тысячи книг.

Книги, по словам кашалота, были на редкость ценные и все очень аппетитные, в матерчатых вкусных переплетах.

На этом основании он объявил себя самым начитанным морским животным. Однако, судя по его разговору, проглоченная библиотека состояла сплошь из кулинарных книг. Я понял это сразу, как только он пустился в длинные рассуждения о пирогах с грибами и курином ризото в соусе а-ля миньер…

Я долго смеялся, вспоминая важность, с какой принял меня этот хвастун, и тут же поклялся никогда не обращаться за советом к кашалотам, если среди них объявится даже такой, который проглотил целое научно-исследовательское судно.

Впрочем, через каких-нибудь полгода случай снова свел меня с этим непревзойденным болтуном.

На этот раз к титулу «ученого» он прибавил звание «первого в море музыковеда».

— Вы знаете, что у меня в животе? — приставал он к безмозглым вьюнам.

Оробевшие вьюны, готовые по привычке пресмыкаться даже перед кильками, почтительно застывали на месте, услышав, что в животе его находится только что проглоченный духовой оркестр в полном составе, с пюпитрами и нотами самых популярных мелодий.