Вожди белых армий - [4]

В августе 1915 года государь Николай II лично становится Верховным Главнокомандующим и назначает Алексеева начальником штаба Ставки. А.И.Деникин впоследствии утверждал, что на этом посту Михаил Васильевич превратился в "тактического руководителя Вооруженных Сил русского государства". Безусловно, в немалом благодаря Алексееву, русские армии, начавшие отступать, к весне 1916 года оправились и снова бросились вперед в мае Луцким прорывом, начав Брусиловское наступление на Юго-западе. К весне 1917 года, как указывает полковник А.А.Зайцов в его фундаментальном труде "1918 год. Очерки по истории русской гражданской войны", генерал-адъютант Алексеев "был общепризнанным крупнейшим авторитетом Русской армии".

Увы, данное лестное определение в основном исчерпывает набор высоких оценок Алексеева — фронтового деятеля Первой мировой войны. Об одном из последующих зловещих мартовских дней этой весны, уже после отречения императора, дворцовый комендант Войеков по поводу фигуры Алексеева с горечью и возмущением вспоминает: "4 марта за утренним чаем зашел с государем разговор о генерале Алексееве; я убедился, что ему и теперь удается вводить государя в заблуждение относительно искренности его чувств к царю совершенно так же, как удавалось раньше, когда Его Величество принимал за скромность генерала Алексеева его двукратный отказ от получения звания генерал-адъютанта; отказ этот Алексеев мотивировал тем, что он якобы недостоин такой царской милости, тогда как на самом деле он этим возвышал себя в глазах масонских марионеток".

Что же из себя представлял начальник штаба Ставки генерал-адъютант Михаил Васильевич Алексеев глазами людей, не входивших в его поклонники? А.Д.Бубнов, контр-адмирал, начальник морского управления Ставки: "Генерал Алексеев был бесспорно лучшим нашим знатоком военного дела и службы Генерального Штаба по оперативному руководству высшими войсковыми соединениями, что на деле и доказал в бытность свою на посту начальника штаба Юго-Западного фронта, а затем на посту Главнокомандующего Северо-Западным фронтом. Обладая совершенно исключительной трудоспособностью, он входил во все детали Верховного командования, и нередко собственноручно составлял во всех подробностях длиннейшие директивы и инструкции. Однако он не обладал даром и широтой взгляда полководцев, записавших свое имя в истории, и, к сожалению, находился в плену, как большинство офицеров Генерального Штаба, узких военных доктрин, затемнявших его кругозор и ограничивавших свободу его военного творчества… По-своему происхождению он стоял ближе к интеллигентному пролетариату, нежели к правящей дворянской бюрократии.

При генерале Алексееве неотлучно состоял и всюду его сопровождал близкий его приятель и «интимный» советник генерал Борисов. Он при генерале Алексееве играл роль вроде той, которую при кардинале Ришелье играл о. Жозеф, прозванный "серая эминенция"; так в Ставке Борисова и звали. Он также жил в управлении генерал-квартирмейстера, и генерал Алексеев советовался с ним по всем оперативным вопросам, считаясь с его мнением. В высшей степени недоступный и даже грубый в обращении, он мнил себя военным гением и мыслителем вроде знаменитого Клаузевица, что, однако отнюдь не усматривается из его более чем посредственных писаний на военные темы. По своей политической идеологии он был радикал и даже революционер. В своей молодости он примыкал к активным революционным кругам, едва не попался в руки жандармов, чем впоследствии всегда и хвалился. Вследствие этого он в душе сохранял ненависть к представителям власти и нерасположение, чтобы не сказать более, к престолу, которое зашло так далеко, что он "по принципиальным соображениям" отказывался принимать приглашения к царскому столу, к каковому по очереди приглашались все чины Ставки…

Трудно сказать, что, кроме военного дела, могло тесно связывать с ним генерала Алексеева; разве что известная общность политической идеологии и одинаковое происхождение". П.К. Кондзеровский, дежурный генерал Ставки: "Борисов… стал мне говорить, что до сих пор война велась господами в белых перчатках, а теперь начнется настоящая работа, когда к ней привлекли "кухаркиных сынов". Это наименование… он относил не только к себе… но и к генералу Алексееву…

Мне не была ясна роль при Алексееве Борисова. Иногда, отыскивая по поручению Михаила Васильевича какой-нибудь доклад или бумагу в папках, лежащих на его столе, мне случалось наталкиваться на какие-то записки Борисова, по-видимому, переданные им Михаилу Васильевичу. Все это были записки по оперативной части…"

Окончательный свет на фигуру генерала Борисова пролила жена Алексеева Анна Николаевна, написавшая в военно-политическом журнале Отдела Общества Галлиполийцев в США «Перекличка» (номер 69–70, июль-август 1957 г.) следующее: "Борисов, будучи вообще человеком очень нелюдимым и замкнутым, относился к Алексееву с исключительным доверием и благодарностью за помощь во время прохождения курса в Академии, и изредка поддерживал с Алексеевым связь письмами. Спустя несколько лет Борисова постигло большое несчастье в его личной жизни. Письма прекратились. Оказалось, Борисов был помещен в психиатрическое отделение военного госпиталя в Варшаве, откуда обратился с просьбой к Алексееву хлопотать о переводе его в Николаевский военный госпиталь в Петербурге, так как в Варшаве он был совершенно одинок. Алексееву удалось быстро исполнить эту просьбу и Борисов был переведен в Петербург. Алексеев часто навещал больного. Затем Алексееву было сообщено, что для излечения больного необходима перемена обстановки — лучше всего поместить его в семью. Пришлось решиться и взять больного к себе. Тяжело было видеть всегда у себя в доме этого мрачного, неряшливого человека, но он вскоре подружился с нашими маленькими детьми и возня с ними благотворно на нем отразилась, так что даже вскоре он мог вернуться к своему любимому занятию — изучению стратегии Наполеона…