Вожаки комсомола - [45]

Там размещалось большинство делегатов зарубежных союзов, там происходили скоротечные совещания, незапланированные встречи и вечера интернациональной дружбы, на которых хозяева угощали приглашенных более чем скромными закусками и любимыми песнями своего народа.

Рафаэль бывал в «Большом Париже» ежедневно. Немецкая делегация полагала, что имеет на Хитарова монопольное право — он же оставался для них геноссе Рудольфом. Но монополию справедливо оспаривала делегация Китая — в самые тяжкие месяцы 1927 года Хитаров был их дальновидным и храбрым вожаком. Хотели общаться с Рафиком французы и итальянцы, норвежцы и югославы.

Простой, обаятельный, всегда готовый к серьезному разговору, к разъяснению той или иной сложной проблемы, он отлично понимал хорошую шутку и охотно принимал участие в стихийно возникающих вечерах художественной самодеятельности.

Когда Рафик был в ударе, он, ко всеобщему удовольствию, изображал зазывалу, целыми днями простаивавшего у дверей духанчика «Вера» в Тифлисе и под заунывный аккомпанемент деревянной дудки бесконечно повторявшего им же сочиненную песню.

Рафаэль преображался. Красивое строгое лицо его приобретало плутоватое выражение, он прищуривал один глаз и, схватив карандаш, превращал его в дудочку. Пел нестерпимо душераздирающим голосом, выстукивая такт каблуком. Типичный тифлисский кинто — лентяй и бездельник, для которого даже торговля мацони труд совершенно непосильный.

Слушатели помирали от хохота и требовали повторения.

Иногда по вечерам заглядывал Рафаэль и в бильярдную «Большого Парижа» — сумрачную комнату с низким потолком и двумя зеленопольными столами — аренами ожесточенных, но бескровных сражений.

Бильярдную всерьез и надолго оккупировала делегация ВЛКСМ. И не потому, что наши прославленные бойцы «зеленого поля» побаивались иностранной конкуренции. За границей принят карамболь, а для этой игры требуются иные столы, да и шары другого диаметра. А здесь с грохотом расколачивались «американки» или со скользящих хитроумных ударов начиналась бесконечная «пирамида» с обязательным уводом «своего» куда-нибудь к дальнему борту.

Делегация ВЛКСМ, как на подбор, состояла из заядлых бильярдистов. Ну, во-первых, Амо — Амаяк Вартанян, коренастый крепыш с густыми, сросшимися на переносье бровями, из-под которых посверкивали антрацитовым блеском внимательные веселые глаза. Он играл размашисто, без особых хитростей, полагаясь на точный глазомер и сильную руку. Его «хлоп-штоссы» через все поле наводили трепет на противника… Да, но только не на Иосифа Мазуту! Тоже невысокий, тоже широкий в плечах, с узким лицом, покрытым желтоватым «индийским» загаром, Иосиф делал со своим шаром почти невероятные вещи. Казалось, что шар привязан невидимой бечевой к кончику кия, находящемуся в маленькой, но крепкой ладони Мазуты. Конкуренцию им мог, пожалуй, составить только Иван Борецкий — секретарь делегации, хитрющий украинский парубок с широкой белозубой улыбкой.

Азартно играл и Саша Косарев. Он предпочитал «американку», более соответствующую его темпераменту. «Эх ты, мазила-мученик! — с торжеством восклицал он, когда его партнер промахивался. — Смотри, как люди добрые поступают!» — И… мазал сам, искренне, как-то по-детски огорчаясь проигрышу.

Играли на бильярде и Миша Абугов — на его большеглазом подвижном лице Пьеро мгновенно отражались все перипетии завязавшегося боя, — и Павлуша Павлов, и Саша Григорьев, почему-то прозванный «насосом».

Не играли или уж очень редко брали в руки кий Саша Мильчаков, Коля Фокин — ну у него было неважно со зрением — носил очки с толстенными линзами, — да и сам Хитаров. Но и они не обходили бильярдную, потому что там, как утверждал Рафаэль, можно застать всю делегацию ВЛКСМ и с ходу начать заседание.

Работать приходилось всем с огромными перегрузками, пренебрегая отдыхом и сном. И эти вечерние часы в бильярдной после заседаний конгресса и многочисленных его комиссий служили не только разрядкой, но и средством дружеского общения, когда оно не регламентируется официальными рамками. Сидя на жестких диванчиках, расставленных по стенам бильярдной, и время от времени поглядывая на игроков, делегаты обменивались впечатлениями о вечернем заседании, перебрасывались короткими репликами, советовались, договаривались о характере и тоне предстоящих выступлении.

Какие это были замечательные, настоящие парни! Цвет Ленинского комсомола. Люди большого практического опыта, владеющие теорией революции не как начетчики, а как мужественные и твердые бойцы идеологического фронта. Щедрые души, отдающие все самое дорогое, чем они владели, людям. Горячие и верные сердца.

Рафаэль с нежностью думал о своих товарищах-побратимах. Кое с кем из них предстояло скоро расстаться. После конгресса уходили на партийную работу Луиджи Лонго, три Рихарда — Шюллер, Гюптнер и Меринг, Пека Паасонен, несколько русских товарищей. Что ж, они славно поработали, проявив себя непреклонными ленинцами и талантливыми организаторами пролетарской молодежи. Но в действие вступил закон возраста. Они уже «старички» — каждому под тридцать. Наступила пора испробовать свои силы на работе в партии. Ведь комсомол — это резерв, пополняющий ряды коммунистов. По правде сказать, Рафаэль и себя считал «стариком». Двадцать семь лет, и из них без малого десятилетие отдано комсомольской работе. Пытался Рафаэль убедить руководителей Исполкома Коминтерна, что он явный переросток, что не имеет систематической теоретической подготовки, что лучше всего было бы отпустить его на учебу. Говорил и с Мануильским, и с Пятницким. Дмитрий Захарович рассказал несколько веселых историй, дружески похлопал по плечу, но от прямого ответа уклонился. Ну а Пятницкий — это Пятницкий! Молча выслушал, согласно покачивая своей круглой лысой головой, и вдруг пронзительно закричал: «Ишь какой ты умник, Хитаров! Образования ему, видишь ли, не хватает. Гимназии мало. А как же я со своими тремя классами? Партия послала тебя на работу в КИМ. Вот и работай. Там у вас в организационных делах сплошной кавардак. Наладишь, тогда и поглядим». И еще долго бурчал что-то нелестное про молодых, которым вынь да положь красную профессуру.