Воздушный витязь - [35]

— Отец, что с тобой?

— Что со мной? Эх, брат, скрутила меня болезнь. Сердце давит нестерпимо, голова трещит, иной раз теряю сознание на несколько минут. Давеча пошел прогуляться и упал на ровном месте навзничь. Память отшибло, тоска берет, страх какой-то. Жизнь не мила…

— А что врачи? Лечат?

— Какое тут лечение? Дают разные порошки, а я их выбрасываю, ни к чему они.

— Что же дальше? — интересуется Евграф.

— Представляют меня к увольнению со службы по болезни с производством в чин генерал-майора, с награждением мундиром и пенсией из казны. В какую сумму выльется пенсия — не знаю, казначейство подсчитает.

— Это хорошо, отец, — обнял его за плечи сын. — Отдохнешь, здоровье поправишь. Генеральский чин — неплохой подарок. Заслужил. Не унывай, не падай духом. Как твоя семья?

— Здесь она, в Киеве. Навести их сынок, не чурайся. И прости меня за то, что так получилось, хоть и не я виноват в этом. У меня же дети малые от Веры Владимировны — сыну Владимиру — двенадцать, дочурке Тане — одиннадцать. Навести их, ради Бога, я напишу адрес. Сестренка твоя Ксенюшка тоже в Киеве, замужем, ей-то уже двадцать шесть. Такие-то дела, мой дорогой… А ты все воюешь, Графчик?

— Воюю, отец. Вот приехал в командировку, к высокому начальству надо завтра явиться.

Евграф Николаевич крепко обнимает и целует на прощание отца, а тот плачет и шепчет: "Береги себя, сынок!" Тягостное расставание. Штабс-капитан еще сильнее чувствует свое одиночество. Нет у него семьи! Кому он нужен, удалой летчик?

…Крутень поднимается на Владимирскую горку, с упоением смотрит в бескрайний простор, пронизанный ярким августовским солнцем. Блестят, переливаются расплавленным серебром воды Днепра. В мирное время на противоположном берегу шумел пляж, гремела музыка, по реке сновали взад-вперед лодки, пароходики. Сейчас на светлом песке, согретом солнцем, людей очень мало. Как хочется самому освежиться, броситься в прохладную воду и уплыть далеко-далеко. Некогда! Евграф смотрит на большой темный монумент Владимира Святославича, крестителя Руси, изваянного в полный рост с крестом в руках, и вспоминает недавнее прошлое. Сюда он приходил с товарищами любоваться Днепром, заречными далями и мечтал. Следил за чайками, что в плавном полете расчерчивали голубое небо, стремительно бросались к волнам, выискивая добычу. Думал ли он когда-нибудь, что сам поднимется в высоту на крыльях, будет летать быстрее чайки, проделывать в воздухе "мертвые петли", крутые виражи, иммельманы. Если бы можно было пролететь над городом на своем "ньюпоре", пройти над самой крышей дома, где живет она. Мальчишеские фантазии.

Перед Евграфом Николаевичем проплывают картины детства. Десятилетним мальчишкой, в 1901 году, переступил он порог Киевского кадетского корпуса. Такова была воля отца. "Пусть наш род будет военным, ты должен это понять!" — говорил сыну Крутень-старший. Евграф (названный так в честь деда, тоже военного) не противился. Как и многих его влекли оружие, блестящие мундиры, возможные баталии. Правда, порой невыносимым казался строгий режим корпуса, издевательства старших кадетов. Втайне глотал он ребяческие слезы.

В редкие часы увольнения мать Каролина Карловна старалась обласкать сына, неизменно спрашивала:

— Как ты там живешь в корпусе, Графчик? Не тяжело тебе?

— Привык, мама, — отвечал он.

— Ну и хорошо. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы ты был всегда рядом, рос на моих глазах. Но отец…

— Так надо, Каролина, — перебивал ее Николай Евграфович. — Ему суждена военная стезя, будет, как и я, офицером. Другого пути нет. И не сюсюкай ты, пожалуйста, с сыном. Он должен воспитываться в суровости, в спартанском духе.

Каролина Карловна умолкала. Она тоже происходила из военной семьи, но все же мечтала о другой карьере для сына — ведь Евграф рос одаренным мальчиком, хорошо рисовал, был пытлив, любознателен.

Часы, проведенные дома, были для Евграфа настоящим праздником. По ночам, лежа на жесткой койке кадетского корпуса, он вспоминал теплые руки матери, ее любящие глаза, в которых виделись и радость, и боль, и надежда…

И вдруг все это оборвалось. Придя домой в очередное увольнение, он не увидел матери. Квартира казалась опустевшей, неуютной, не было в ней прежнего тепла. Отец сидел за столом, стиснув голову ладонями.

— А где мама? — спросил Евграф, уже чувствуя что-то недоброе.

— Оставила нас мама, сынок, — горестно сказал отец. — Теперь мы с тобой и Ксенюшкой осиротели.

— Как это оставила?

— Ушла, уехала от нас с другим. Сейчас ты это не поймешь. Уразумеешь потом, когда повзрослеешь.

Но тогда сын расценил поступок матери как коварную измену.

Воспоминания, воспоминания… Сколько с тех пор прошло лет. Нынче ему уже двадцать пять. Удастся ли выжить среди бурного лихолетья? Он себя не щадит и щадить не будет. Кроме того, как командир, должен подавать подчиненным пример мужества и стойкости, боевого умения.

Из состояния задумчивости, погруженности в себя Евграфа Николаевича вывел чей-то громкий голос:

— Осколочными по противнику, прицел тридцать, огонь!

Рядом на скамейку опустился офицер с рукой на черной перевязи и смеющимися глазами. Что-то знакомое в его бледном лице.