Воздушные шарики запрещены - [14]

Я приподнимаюсь в кровати. Голова трещит. Натягиваю на себя футболку и выхожу в коридор. Заглядываю к дочкам. Они каждая в своей комнате, лежат на своих кушетках. Прежде чем спуститься вниз и сварить кофе, я аккуратно задергиваю шторы в комнате Лерке. Отыскиваю в шкафчике упаковку растворимых болеутоляющих, наливаю в стакан холодной воды и бросаю туда две таблетки. Жду, пока они растворятся, и вливаю в себя шипучую жидкость. Мне кажется, что ощущение нереальности, наверное, скоро должно исчезнуть, но оно пока не исчезает.

Не могу оправиться от удивления, увидев в прихожей свои брюки. Они в расстегнутом и вывернутом виде валяются поверх ботинок, как будто я в спешке как попало стаскивал их с себя.

В гостевом туалете горит свет, дверь приоткрыта. Я заглядываю внутрь. Остальные мои вещи свалены в кучу рядом с унитазом. Часы я обнаруживаю в раковине. Что это еще за дела? Зрелище наводит на тревожные мысли. Я, кажется, порядком набрался вчера. Воспоминания о прошедшем вечере расплываются. Мы спустились с Ольгой в подвал, это я помню. Было важно увести ее туда.

Я поспешно подбираю с пола одежду, отношу в ванную на второй этаж и запихиваю в корзину с грязным бельем. Потом возвращаюсь на кухню, наливаю себе чашку черного кофе и выхожу с ней в сад.

Усаживаюсь в садовое кресло, в одно из тех, что родители Анники подарили нам в свое время. Жду, пока подействуют таблетки.

Просто невероятно, сколько маленьких плодов на наших двух айвовых деревьях. Со временем здесь будет очень даже неплохой тенек. Вдруг мы, к примеру, решим поужинать в саду.

Я пытаюсь расслабиться, избавиться от тревожного чувства, но со мной что-то не так, где-то внутри поселилась тихая паника, не желающая исчезать.

В окно комнаты, из которой мы сделали что-то вроде подсобки, мне видно Аннику. Она смотрит на меня. Я машу ей рукой. Ее лицо пропадает из оконного проема. Спустя несколько секунд она выходит в сад.

С добрым утром, говорю я. Она отвечает не сразу. Я вижу, что она держит в руке рубашку, в которой я был вчера. Что это? – спрашивает Анника, протягивая ее мне.

Внизу спереди она чем-то изгваздана, включая пуговицы, заляпанные полностью. Это не просто пятно, это пятнище. И не может быть никаких сомнений в том, что это. Это кровь. Я отхлебываю кофе, у которого чудовищно кислый привкус, и говорю, что у меня из носа пошла кровь.

Не знаю, какой черт меня дернул это ляпнуть, ведь это неправда, и мне это прекрасно известно. Разрозненные обрывки вчерашнего вечера, собиравшиеся уже, видимо, в моей голове после того, как я проснулся, понемногу начинают обретать очертания.

Анника разворачивается и идет обратно в дом. Я смотрю ей вслед. Не знаю, поверила ли она мне, сейчас это беспокоит меня меньше всего. Я знаю, что на рубашке не моя кровь. Речь не обо мне. Это кровь Ольги.

Когда я несколько минут спустя принимаю душ

и струи воды текут по моему телу, события прошедшего вечера короткими вспышками загораются в моем сознании. Ольга у меня в кабинете. Сидит на моем письменном столе. У нее такой большой рот, когда она приходит с накрашенными губами. Ей надо бы перестать краситься.

Мне было неприятно, что она сидит на моем столе, я внезапно вспоминаю эту подробность, я ей об этом сказал. Почему бы тебе не слезть с него. Она взяла у меня из руки бокал и сделала маленький глоток. Это мне тоже было неприятно. Ее поведение было уже на грани, даже за гранью.

Ее волосы. Довольно растрепанные.

Что на нее нашло? До меня издалека, с преподавательской вечеринки долетали звуки музыки. Да, вечеринка. А что, если сейчас кто-то пройдет мимо? – подумал я. Что если наш гандболист Давид или кто-нибудь еще решит забрать что-нибудь у себя в кабинете? В котором часу вообще все это было? И сколько мы там просидели? Помню только, что в какой-то момент мы вышли из кабинета вместе, Ольга и я. Нам же нужно было заглянуть в подвал.

Я опрокидываю шампунь. Ценная жидкость струится прямиком в слив. Аннику это не порадует: это единственный шампунь, от которого есть какой-то прок ее волосам, от него они делаются хоть немного пышнее. Вообще-то мне даже не позволяется им пользоваться.

Ольга. Не надо было просить ее приходить. Конечно, не надо было. У нее были грязные руки. Земля под ногтями. Где ты так перепачкалась? – спросил я. По пути в подвал она объяснила, что заехала ко мне прямиком от подруги, у той свой садовый участок. Помогала прополоть сорняки и посадить кое-какие семена, которые они раздобыли в ботаническом саду. Я так понял, что «раздобыли» следовало понимать как «сперли» и что в основном они были заняты выпивкой. Она была пьяна, как и я сам.

Она рассказала, что это была идея подруги – разыскать меня и сказать все как есть. А как есть? – спросил я и открыл дверь в комнату с табличкой, предписывавшей соблюдать тишину. Мне бы очень хотелось знать.

Лучше бы мы никогда не спускались в этот гребаный подвал.

Она же вроде была раздета?

Или нет?

Нет, она не была раздета полностью. До пояса, ниже дело не зашло. Она сидела на диване, сложив перед собой руки. Вот как все было. Ладно, и что потом? Что произошло-то?

Ты попросил ее убрать их, в смысле, руки, так? Вы ведь не просто так сюда спустились. Напряги извилины, вспомни. Она убрала руки? Или как? Наверное, убрала, правда, я этого не помню. А кто должен помнить? Кому как не тебе знать, что случилось. Ведь это ты просыпаешься на следующее утро, а твоя одежда перепачкана в крови.