Воздаяние храбрости - [12]

– Будет война, – твердо ответил Валериан. – Так что пускай твои люди передохнут. Да и ты подлечись. Придется еще нам с тобой побегать, майор.

Он хлопнул Овечкина по плечу и продолжил путь, так же в одиночестве, обходя двигавшихся с ним в одном направлении, словно бы те не шли, а просто стояли, не сходя с места.

У колодца он дважды окунул оплетенный красным шнурком стакан и каждую порцию выпивал залпом. Вкус жидкости был отвратительный, так ведь не кахетинским он приехал лечиться и не донским.

От колодца Валериан так же скоро пошел к гостинице. Каменное здание в три этажа, едва ли единственный не деревянный дом в Горячеводске, стояло ровно посередине бульвара, так что промахнуться было никак невозможно. Но раньше, чем Валериан увидел владение грека Бетаки, он услышал его. Шумная подвыпившая компания офицеров загородила вход в здание. Когда Мадатов был еще саженях в пятнадцати – двадцати, он услышал сочный звук оплеухи. Толпа расступилась, и человек в разорванной черкеске выскочил и, пригибаясь, скособочась, быстро пошел, почти побежал прочь. Оставшиеся улюкали ему вслед, но один обернулся, увидел подходившего генерала и подал команду. Шум мгновенно умолк, толпа разобралась на две шеренги.

Валериан остановился, не доходя нескольких шагов, и оглядел гуляк. Их было побольше десятка, почти все офицеры Кавказского корпуса; половину Мадатов знал в лицо, у одного вспомнил фамилию.

– Что случилось, Крушинин? – спросил он негромко, зная, что каждое его слово, каждый звук будут услышаны.

Черная тряпичная полоса обматывала шею поручика Кабардинского полка; год назад его ударила горская пуля уже на излете, но он все никак не мог оправиться от контузии, хрипел и усердно кашлял.

– Шулер, ваше сиятельство! Фигура понятная, но до того ведь неловок, что даже противно. Колоду зарядить толком не может, все из рук валится. Вот и отправили его… поучиться.

– Давно под пистолетом не стояли, поручик? – повысил голос Мадатов.

Но Крушинин уже сипел и давился, прижимал обе ладони к горлу, всем существом показывая князю, что никак не может более отвечать.

– Такие не стреляются, ваше сиятельство! – несмело произнес тянувшийся рядом нижегородский драгун.

– Будем надеяться, – сухо бросил Мадатов и пошел скоро ко входу, опасаясь, чтобы офицеры не разглядели усмешки, которая уже своевольно кривила губы от уса до уса.

Сам он всегда сторонился кутежей, даже совсем молодым поручиком-преображенцем, но к подчиненным бывал снисходителен. И он, и они приехали в городок на излечение, а значит, и порядок, и субординацию можно было распустить на одну, а то и на две пуговицы или крючка. Тем более что Крушинина Валериан помнил еще по походу в Казикумух. Дважды он видел его, тогда еще подпоручика, в деле, и оба раза отметил как толкового и храброго офицера. А таким Валериан мог простить многое, тем более в отпуске.

На первом этаже гостиницы было душно, дымно и шумно. Трещали шары биллиарда, хлопали пробки, какая-то совсем упившаяся компания вразнобой выводила солдатскую песню о бое под аулом Гойты. Валериан прошел через анфиладу залов, не торопясь, но и не задерживаясь. Еще раз он мысленно поздравил себя с тем, что не стал снимать номер у Бетаки, как ни уговаривал его грек, а отправил Василия подыскать уютный домишко на окраине Горячеводска. Выходило почти вдвое дороже, но много спокойнее.

Хозяина не было на месте. Жена Бетаки, пухлая баба лет сорока, которую звали Аврора Федосовна, встала из-за обеденного стола и сказала с сожалением, что писем от княгини до сих пор нет. «Пишут, должно быть, ваше сиятельство, – добавила она, едва ли не с жалостью, – да почта не везет почему-то. Может, ось подломилась, а может – разбойники…»

Валериан постоял несколько секунд, оглядывая хозяйку гостиницы сверху вниз и борясь с неистовым желанием вдруг жахнуть кулаком, чтобы разломить нечистую столешницу ровно посередине. Но – только закусил губу, повернулся и вышел.

Софья Александровна, княгиня Мадатова, уехала в Петербург еще в ноябре прошлого, 1825 года. Как только в Тифлис прискакал фельдъегерь с сообщением о смерти государя, она, не медля, начала собираться. Валериан пробовал отговорить ее от поездки, указывал, что перевалы в горах уже могут быть засыпаны снегом. Но Софья отвечала упорно, что она жена своего мужа и тоже хорошо знает, в чем заключается ее долг. Долг этот, как вынужден был признать и Мадатов, состоял в обязанности быть рядом с овдовевшей императрицей. До замужества Софья Александровна состояла фрейлиной при Елизавете Алексеевне, была ее подругой, наперсницей, помогла той пережить и сладкие, и скорбные часы единственного романа в жизни несчастной женщины, покинутой еще живым мужем, замурованной в холодных залах императорского дворца.

Раз согласившись, Валериан больше не спорил. Годы, десятилетия службы приучили его не торопиться с решениями. Но, едва поняв, что же ему надлежит делать, он отдавал приказы без промедления. Вызвал в Тифлис Петроса, кряжистого и молчаливого управляющего своим имением в Чинахчи, небольшом селении под Шушой. Тот прибыл на третий день с полусотней дружинников. Мадатов дал им передохнуть сутки и отправил вместе с женой через Крестовый перевал, через Дарьяльское ущелье к Владикавказу. Софью же он вынудил дать слово, что та во всем будет слушаться Петроса, которому они оба были многим обязаны и доверяли безоговорочно. Если старший конвоя скажет, что пути дальше нет, стало быть, надобно возвращаться…