Война за погоду - [2]

Больше всего удивило Вовку то, что нашему командованию (понятно, со слов военного инспектора) были известны не только номера прорвавшихся в Карское море подлодок, но даже фамилии командиров.

Шаар.

Ланге.

Франзе.

Мангольд.

Интересно бы взглянуть.

Маленькие, наверное, злые. Морды острые.

Лежат под водой на рыхлом грунте, зарылись в ил, как крабы. Жрут свой кофе-эрзац с печеньем. Ждут, когда появится над ними кто-нибудь послабее – груженая баржа или пустой транспорт.

А если честно, не оказалось в море никаких подлодок.

А капитан буксира Свиблов Вовку сразу и напрочь невзлюбил.

Перед маминым радистом любезничал, а Вовку невзлюбил. Все казалось ему, что шумит пацан на все Карское море, отвлекает внимание вахтенных от страшного, низкого, сумеречного полярного горизонта. На шее у капитана белый шарфик, на губах презрительная улыбочка. Ему бы думать об опасности, помнить слова военного инспектора, а он все время думал про пацана и поправлял на груди белый шарфик.

Вздыхало Карское море.

Старый буксир срывало с волны.

Он тяжело проваливался в воду, вздымал тучи ледяных брызг.

Жалобно и скучно поскрипывали металлические шпангоуты. На палубе, на баке, в узких переходах, как в столярной мастерской, противно пахло олифой, суриком, растрепанным пеньковым тросом. Круглая корма раскачивалась, как качели. От непрекращающейся этой качки сладко и тошнотворно сводило желудок, но постепенно Вовка привыкал.

Теперь он реже уходил с палубы.

Дань морю (точнее, морской болезни) он отдал еще под Каниным Носом и теперь, бледнея, упрямо цеплялся за леера, с обидой думая: ну, совсем не те пошли нынче капитаны! Белый шарфик на шее, а боятся любого звука! Понятно, военный инспектор просил не забывать об осторожности. Но ведь не трусить просил он военных моряков, не прятаться в густой влажный туман, а всечасно помнить про врага! Не случайно, именно Вовка поднял боевую тревогу, заметив на волне черный вражеский перископ!

Мощно рявкнул ревун.

Сдернули чехол с торчащих на корме спаренных крупнокалиберных пулеметов.

А Вовка еще прибавил динамики своим свистком, который спер в Архангельске в портовом складе. Помогал полярникам грузить на буксир снаряжение, а свисток сам попал на глаза. На вид совсем простенький, а слышно на пять миль. Боцман Хоботило глаза выпучил, услышав. Загрохотал, как слон, по железной лесенке, вырвал свисток изо рта. Дескать, дурак! Дескать, не зови лихо, пока оно тихо! Дескать, из-за тебя шум, пащенок. Радист вторые сутки не выходит на связь, чтобы не обнаружить буксир, идем в плотной зоне радиомолчания, а ты свистишь на весь север! И конечно, где свисток спер, поливуха?

Поливуха– это такой подводный камень, через который вода переливается, не давая буруна. Опасный камень, подлый. Издали почти незаметный. Несет беду всему плавающему. Нечестно сравнивать Вовку с поливухой.

А боцман:

«Не учи бабушку кашлять!»

Походи Хоботило на настоящего морского боцмана – ну, свисток на груди, клеенчатая зюйдвестка, высокие морские сапоги, выпяченный волевой подбородок, Вовка многое бы ему простил. Но боцман Хоботило больше походил горкомхозовского пермского возчика. У Свиблова хотя бы белый шарфик. А Хоботило носил черный отсыревший бушлат и пахло от него хлебом и суриком. И сапоги кирзовые разношенные. И… меховая шапка с загнутыми вверх ушами!

Боцман в шапке!

С ума сойти!

Мама терпеливо объясняла: он из поморов, наш боцман. Поэтому у него и фамилия поморская. У немцев немецкие фамилии, у нас русские, а у боцмана поморская. У немцев – Франзе, Шаар, Мангольд, Ланге, у нас – Пушкаревы, Свиблов, а вот у боцмана – Хоботило… Так поморы называют кривые мысы, глубоко врезающиеся в море.

Но лучше бы боцман не врезался в Вовкину жизнь.

Лучше бы он не запрещал Вовке спускаться в машинное отделение, где сладко и жарко пахло перегретым маслом. И не запрещал бы проводить время на баке, откуда даже в туман можно было кое-что впереди увидеть. И уж, конечно, не мешал бы подкармливать ездовых собачек, которые жили на корме в специально для них поставленной металлической клетке.

Собачек на остров Крайночной везли Вовкина мама – метеоролог Клавдия Ивановна Пушкарева. Еще с нею на остров плыл радист, но о нем разговор особый. О маме, например, писали в газетах еще до войны – как о знаменитой зимовщице. А вот с радистом, считал Вовка, маме не повезло.

Ведь что такое полярный радист?

Ну, даже собачкам понятно, что, прежде всего, это человек сильный, уверенный, умеющий пробивать дорогу в рыхлом снегу, умеющий трое суток пролежать в том же снегу, если застала его пурга посреди тундры. Ну, само собой, настоящий радист должен уметь из самой слабенькой рации выжать все, на что она способна.

Как, скажем, знаменитый друг отца – радист Кренкель.

Эрнст Теодорович зимовал на Северной Земле, работал на Земле Франца-Иосифа.

С Новой Земли (вот сколько земель в Арктике), с каменистых ее берегов Кренкель связывался по радио с антарктической экспедицией американца Берда! Летал на сгоревшем потом дирижабле «Граф Цеппелин», плавал на ледокольном пароходе «Челюскин», держал надежную твердую связь с родной страной, дрейфуя на льдине с папанинцами!