Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923 - [13]

.

Так, предпринимались попытки упрочить «надпартийную» роль государства в сферах управления экономикой и индустриальной капитализации. Достаточно отметить, что именно ведущий либерал, Андрей Шингарев, составлял проект нового закона Временного правительства о государственной монополии на зерно, разрабатывал законы о снабжении крестьян товарами по фиксированным ценам, участвовал в подготовке указов, разрешавших продажу зерна только по фиксированным ценам и через новые органы по снабжению продовольствием и требовавших, чтобы все излишки поступали в государственные распределительные учреждения, а не продавались на открытом рынке. Деятели советов и правительства совместно устанавливали цены на продовольствие и на «предметы первой необходимости», причем и те и другие добивались того, чтобы все это было доступно населению по самым низким из возможных ценам^{64}. Была установлена новая государственная монополия на топливо, опиравшаяся на подготовительную работу, проделанную царскими «особыми совещаниями», в то время как на рынках текстиля и кожи Центральные хлопковый и шерстяной комитеты, по словам либерального деятеля, участвовавшего в их работе, «практически ликвидировали все практиковавшиеся частные коммерческие махинации»^{65}. Вместе с тем Военное министерство, возглавлявшееся сперва консервативным либералом Гучковым, а впоследствии, начиная с мая, — одним из известнейших в стране социалистов, Александром Керенским, продолжало прибегать к помощи местных военно-промышленных комитетов и групп Земгора.

С точки зрения нашего исследования во всем этом можно разглядеть не только грандиозные надежды и проблемы, встававшие перед демократическим революционным государством, но и то, что можно назвать идеальным фундаментом для военизированного насилия: наличие местных группировок, узаконенных или не преследовавшихся государством, занятых осуществлением общепризнанно насущных реформ, однако не обладавших какой-либо эффективной государственной властью, которая в обычных условиях могла бы обеспечить их проведение в жизнь. В сравнительном плане эти зарождавшиеся в России институциональные основы военизированного насилия принципиально отличались от тех, которые вскоре начали возникать в других странах Европы, поскольку они отражали массовые представления о том, как новое революционное государство должно решать злободневные проблемы дефицита и распределения, одновременно обеспечивая — в соответствии со всеобщими чаяниями — конструктивный выход народному недовольству. Ужасающие военные потери были бы оправданы успешным превращением России в демократическое государство.

Дело обстояло таким образом потому, что демократизация в этом и в других смыслах в первые месяцы революции являлась целью, разделявшейся самыми широкими слоями населения, а надежды, возлагавшиеся на комитеты, первоначально казались вполне оправданными. Вскоре началась раздача продовольствия из государственных запасов. Новые трудовые договоры и участие рабочих комитетов в решении транспортных и производственных проблем сразу же позволили улучшить систему распределения товаров. Таким же образом решались вопросы достоинства и социального унижения. Как мы знаем, солдатские советы изменили формы обращения в армии, причем даже в тех частях, где сохранялась дисциплина. Был упразднен такой унизительный ритуал, как порка нижних чинов. Трамваи «освободили» от «буржуазных» ограничений на их использование «низшими элементами». Новые формы вежливого обращения и «уважительного» отношения внедрялись посредством законных и организованных забастовок. В Петрограде работники кафе и ресторанов вышли даже на забастовку против чаевых, завоевав право на получение заработной планы, не унижающей их достоинства^{66}. Конечно, не следует забывать, что в ходе данного процесса унижениям порой в отместку подвергались реальные и мнимые «угнетатели»: офицеров калечили и линчевали, управляющих на предприятиях вымазывали смолой и выкатывали на тачках из заводских ворот; крестьяне сжигали поместья и расправлялись с их владельцами, явившись отбирать у них то, что считали своей «законной» собственностью. Но, по крайней мере первоначально, эти эксцессы воспринимались и в рамках комитетской структуры, и вне ее в качестве угрозы для общих ценностей, не рассматриваясь как тактика или поведение, преследующее узкопартийные политические цели. Революция как таковая приветствовалась практически всеми.

Однако уже к весне 1917 года некоторые зловещие тенденции привели к изменению этих «нормативных» представлений о том, как должны функционировать местные советы и другие комитеты. В этом плане наиболее известна стремительная радикализация политического дискурса, которой столь поспособствовал Ленин своими Апрельскими тезисами после возвращения в Россию и которая резко ускорилась после того, как по приказу Керенского началось злосчастное июньское наступление. Хотя этим можно частично объяснить возраставшее ожесточение политики и социальных отношений, ответа требуют и более важные вопросы: почему голос Ленина так быстро приобрел вес в промышленных центрах вроде Петрограда и на фронте и почему действия местных комитетов и советов все чаще оборачивались военизированным насилием?