Война в Зазеркалье - [27]

– Пожалуй, нет, – сказал Эйвери.

– Есть у нас одно затруднение. С установлением личности. – сказал Пеерсен.

– С установлением личности? – повторил Эйвери. – Моего брата?

– Вы видели его паспорт, – вставил Сазерлэнд, – до того как послали мне. В чем затруднение?

Полицейский кивнул:

– Да, да.

Он открыл ящик и вынул несколько писем, бумажник, и какие-то фотографии.

– Его звали Малаби, – сказал он. По-английски он говорил бегло, с тяжелым американским выговором, который хорошо сочетался с сигарой. – У него был паспорт на имя Малаби. Паспорт в порядке, верно?

Пеерсен взглянул на Сазерлэнда. На секунду Эйвери показалось, что озабоченное лицо Сазерлэнда выражайте искреннее сомнение.

– Конечно.

Пеерсен начал раскладывать письма – одни в стопку перед собой, другие обратно в ящик. То и дело, добавляя в пачку письмо, он бормотал: «Так, так» или «Да, да». Эйвери чувствовал, что вспотел, что у него стали влажные ладони.

– Значит, вашего брата звали Малаби? – опять спросил он, закончив перекладывать письма.

Эйвери кивнул.

– Разумеется.

Пеерсен улыбнулся.

– Не разумеется, – сказал он, направив на него свою сигару и дружелюбно кивнув, как если бы предлагал какой-то вопрос на обсуждение. – Все личные вещи, письма, одежда, водительские права – все принадлежит мистеру Тэйлору. Вы знаете что-нибудь о Тэйлоре?

У Эйвери в голове появилась ужасная тяжесть. Конверт, что делать с конвертом? Пойти в уборную, уничтожить, пока не поздно? Но могут остаться следы: конверт был плотный и блестящий. Даже если его разорвать, на поверхности будут плавать кусочки. Он чувствовал, что на него смотрят Пеерсен и Сазерлэнд, ожидая, когда он заговорит, он не мог думать ни о чем, кроме конверта, который оттягивал его внутренний карман.

Ему удалось произнести:

– Нет, не знаю. У нас с братом… – сводным или единоутробным? – …У нас с братом мало было общего. Он был старше. И росли мы, в общем, не вместе. Он работал в самых разных местах, во многих местах, он никогда не мог на чем-нибудь остановиться. Может быть, этот Тэйлор был его другом… который… – Эйвери пожал плечами, мужественно пытаясь дать понять, что Малаби для него тоже был немного загадкой.

– Сколько вам лет? – спросил Пеерсен. Уважение к горю Эйвери начинало таять.

– Тридцать два.

– А Малаби? – быстро спросил он как бы между прочим. – На сколько он лет вас старше?

Сазерлэнд и Пеерсен видели его паспорт в знали возраст. Обычно возраст тех, кто умер, запоминается. Только Эйвери, его брат, понятия не имел, сколько было лет умершему.

– На двенадцать, – рискнул он. – Брату было сорок четыре. Зачем надо было говорить лишние слова?

Пеерсен поднял брови:

– Только сорок четыре? Тогда и паспорт никуда не годится.

Пеерсен повернулся к Сазерлэнду, махнул сигарой в сторону двери на дальнем конце комнаты и со счастливым видом сказал, как если бы закончил давний спор с друзьями:

– Ну, теперь вы видите, почему у меня затруднение с установлением личности.

У Сазерлэнда вид был очень рассерженный.

– Хорошо бы мистер Эйвери взглянул на тело, – предложил Пеерсен, – для уверенности.

Сазерлэнд сказал:

– Инспектор Пеерсен, личность мистера Малаби установлена по паспорту. В Лондоне в Форин Офис подтвердили, что мистер Малаби вписал имя мистера Эйвери как ближайшего родственника. Вы сказали, что в обстоятельствах смерти нет ничего подозрительного. Согласно существующему порядку вы теперь передаете его личные вещи мне на хранение до завершения формальностей в Соединенном Королевстве. Мистер Эйвери, вероятно, может заняться телом своего брата.

Пеерсен как будто раздумывал. Он вытащил остальные бумаги Тэйлора из железного ящика в столе, присовокупил их к тем, что лежали перед ним в стопке. Он позвонил кому-то и говорил по-фински. Через несколько минут младший по чину принес старый кожаный саквояж и опись личных вещей, которую Сазерлэнд подписал. На протяжении всего этого времени ни Эйвери, ни Сазерлэнд не обменялись ни словом с инспектором.

Пеерсен проводил их до самого парадного входа. Сазерлэнд настоял на том, чтобы самому нести саквояж и бумаги. Они пошли к машине, Эйвери ждал, когда Саэерлэнд заговорит, но тот ничего не сказал. Они ехали минут десять. Город был плохо освещен. Эйвери заметил, что дорога была чем-то полита и две полосы были чистые. Середину и канавы все еще покрывал снег. Почему-то вспомнилось, как ездят верхом в Сент-Джеймском парке, чего сам он никогда не делал. Уличные фонари распространяли болезненный неоновый свет, который будто сжимался перед наступающей темнотой. Время от времени Эйвери замечал покатые деревянные крыши, стук трамвая или высокую белую шляпу полицейского.

Изредка он бросал взгляд через заднее стекло.

Глава 7

Вудфорд стоял в коридоре и курил трубку, провожая саркастической улыбкой уходивших сотрудников. Это был его любимый час. Утром было по-другому. По традиции младший состав приходил в полдесятого; офицерские чины – в десять или четверть одиннадцатого. Предполагалось, что старшие сотрудники Департамента засиживаются вечером допоздна, приводя в порядок бумаги. Джентльмены, любил говорить Леклерк, часов не наблюдают. Обычай велся с войны, когда офицеры работали ранним утром, опрашивая летчиков, вернувшихся из разведывательных полетов, или поздней ночью, когда готовили агента к отправке. Младший состав в те дни работал посменно, но не офицеры, которые находились на работе столько, сколько было необходимо. Теперь традиция служила для другого. Теперь случались дни, а часто и недели, когда Вудфорд и его коллеги не знали, чем занять время до пяти тридцати; кроме Хол-дейна, который своими сутулыми плечами поддерживал репутацию Департамента в области исследований. Остальные готовили черновые проекты, которые никогда не рассматривались, тихо пререкались между собой по поводу отпуска, дежурств, обсуждали качество государственной мебели, с излишним рвением обсуждали штатное расписание в своем отделе.