Война в России и Сибири - [19]

В телеге, запряженной двумя лошадьми, молодой офицер сидит между двух тяжелораненых лежащих солдат. Он узнал нас, машет здоровой рукой и останавливает телегу. Другая его рука раздроблена пулей, и ее забинтовали прямо на поле боя. Ярость боя, воодушевлявшая его, превратилась в радость: он взял верх над противником в штыковом бою и теперь, после жуткого испытания, может любоваться вечным чудом, природой – травой и редкими цветками, ожившими под милосердными лучами позднего солнца.

Он счастлив, что рана его не смертельна, и поэтому очень говорлив, беспорядочные движения сопровождают восторженный поток слов. Нас трогает эта лихорадка счастья, его восторженный, прерывающийся рыданьями голос, слезы, текущие по щекам, уже полыхающими от жара. У женщин о страсти говорят меняющиеся краски в лице и блуждающий взгляд, у мужчин о волне эмоций в бою – сбивчивая речь.

Мы прощаемся. Он нам машет. А потом следит за нами лихорадочно блестящими глазами на облагороженном страданием лице и плачет от радости.

Под деревьями на траве тысячи серых шинелей – солдаты лежат в невообразимом беспорядке. Наши лошади с трудом пробираются между лежащими, а они не встают, им не хочется. Это резервные войска, они ждут сигнала и, вполне возможно, окажутся в схватке еще до сумерек. Неприятель уже не спит. Он бомбардирует Новоселки, которые русские заняли ночью.

Сквозь листву виднеется неровная светлая линия – австрийские окопы, которые только что были взяты. Моя лошадь внезапно пугается трупа, из-за высокой травы его не было видно. Руки у него подняты к небу, тело перекручено судорогой боли. Дальше трупы и трупы, и все это русские. Посередине лужайки совсем молоденький мальчик, красивый, стройный, убитый пулей. Брови у него слегка приподняты, рот полуоткрыт, и все лицо с застывшими глазами говорит о крайнем удивлении. В стороне уже копают могилу, готовят кресты. Нужно торопиться, бой зовет, а мертвых нужно предать земле, которой они уже принадлежат. Вот взяли и молоденького солдата и прямо возле нас засыпали землей его красивое лицо, которым никогда больше не полюбуется мать.

Мы на лошадях перебираемся через рукав Стыри и едем по равнине. Немцы занимают теперь опушку леса напротив нас, они в нас стреляют, и прилетевшие издалека пули исчезают где-то с мелодичным и зловещим свистом. Неподалеку от нас генерал Деникин обследует территорию, он приказывает нам вернуться: правила обязывают нас беречь лошадей, они чистокровные.

И снова в камышах трупы. Здесь боя не было. Возможно, это раненые, которые пытались спастись за немного приподнятым берегом. Солнце уже клонится к горизонту и осеняет верхушки леса золотым и пурпуровым светом. На траве в задумчивой позе лежит человеческое существо, лицо у него тоже в пурпуре. Когда мы с ним поравнялись, то увидели, что это кровь из пробитой головы. Откуда взялись у несчастного силы отползти так далеко от окопов? Он почти дополз до воды, которой так хотел.

6. Готовность к самопожертвованию. Немецкие пленные

Положение прежнее. Наши солдаты вжаты в землю в сотне метров от немцев. Никто не может поднять головы, не получив мгновенно града пуль. Нужно ждать ночи. Атака замерла в 4 часа дня.

Удивительный человек полковник Бирюков. Телефон звонит беспрестанно. Генерал Деникин, он командующий и с ним нужно говорить время от времени, роты с другого берега Стыри, батареи, командиры соседних полков – все звонят, и адъютанты мигом отправляются в разные концы. Полк, такое скромное подразделение гигантской армии, обрел, в силу обстоятельств, серьезную весомость. Именно 16-й полк завершит атакой подготовительные действия нашей дивизии и отчасти соседних дивизий тоже. Полковник постоянно с трубкой телефона или на коне, проверяя, как исполняются его приказы; на еду и сон остается буквально совсем немного времени.

У нас на глазах повторяется героический случай, о котором рассказывает Цезарь в своих «Записках о галльской войне»[81]. Во время осады одного галльского города воин-галл покинул крепость, чтобы поджечь деревянный помост, которые римляне строили возле стены. Галл тут же погиб, получив стрелу из лука. На его место мгновенно встал второй, и его постигла та же участь. Третий. Четвертый. Если не ошибаюсь, семнадцать человек погибли за несколько минут на этом месте.

А у нас на равнине между рекой и передовыми окопами снаряд повредил телефонный кабель, который связывал их с командным постом. Солдат, который был послан починить его, был тут же убит: хватило одного выстрела из винтовки. Был убит второй, тяжело ранен третий. Командир батальона спросил, найдутся ли добровольцы? И они нашлись. Нам позвонили, что чинить кабель пополз одиннадцатый солдат…

Сгущаются сумерки, и повсюду загораются костры, они выглядят очень живописно. Немцы перестали обстреливать горящие Новоселки, теперь слышны только ружейные выстрелы и взрывы ручных гранат.

Нас трое в маленькой землянке: полковник, его адъютант и я. Мы едим руками, как дикари, спим на соломе, по-братски прижавшись друг к другу. Среди лагерного гомона – певучих с жесткими ударениями голосов, ржания лошадей, насвистываемых мелодий – на нас, усталых, наваливается тяжелый сон. Но когда в ночной тишине мы неожиданно просыпаемся от какого-то шума, мы всегда видим полковника: он возле телефона, он пишет приказы, он приготовился уходить, чтобы проследить за подготовкой, поддержать боевой дух солдат.