Война: ускоренная жизнь - [192]

Командир полка гвардии подполковник Ловягин».

«Письмо генерал-майора Шавельского генерал-полковнику Смирнову.

Многоуважаемый Александр Иванович!

Пользуясь оказией, командировкой в Германию, и в частности в вашу армию подполковника Синева, посылаю Вам это личное, конфиденциальное письмо и прежде всего выражаю глубокое соболезнование в связи с гибелью Вашего сына, которого мы с Ольгой Васильевной помним еще ребенком.

Ваша супруга, Ирина Васильевна, обратилась к тов. И.В. Сталину как к наркому обороны с письмом, которым просит разрешить выкопать останки Вашего сына в Германии и перевезти на территорию СССР для захоронения на одном из московских кладбищ.

Как Вам, очевидно, известно, решение о перевозке тел погибших в боях на территории противника генералов и Героев Советского Союза для захоронения на территории СССР принимается в каждом отдельном случае непосредственно заместителем наркома СССР генералом армии тов. Булганиным Н.А. по ходатайствам военных советов фронтов и армий, направленных ему через военный совет Главупраформа (директива НКО № 515 361 от 21.03.45 г.). Замечу, что речь идет только о генералах и Героях Советского Союза и о перевозке сразу после их гибели, а не об эксгумации спустя месяцы для перезахоронения.

При всем стремлении, моем и генералов Смородинова И.В. и Карпоносова А.Г., пойти навстречу просьбе Ирины Васильевны для доклада (в порядке исключения) руководству НКО в данном случае обязательно требуется ходатайство военного совета фронта, в котором Вам, полагаю, не откажут. Каким будет решение заместителя наркома, предсказать невозможно.

Для сведения сообщаю, что разрешений в порядке исключения за это время дано всего девятнадцать, хотя, как мне достоверно известно, значительно большее количество перезахоронений с перевозкой останков погибших на территорию СССР осуществлено и осуществляется неофициальным путем.

Надеюсь, Вы оцените значение этой информации, сообщить которую Ирине Васильевне я, к сожалению, не имею права.

Пользуясь случаем, поздравляю Вас, дорогой Александр Иванович, с присвоением Вам в последние месяцы высокого звания генерал-полковника и Героя Советского Союза и желаю здоровья и успехов в прекрасном служении Родине.

С давним глубоким уважением.

Ваш Шавельский».

От подлости до подвига

Читаешь повесть Константина Симонова «Четыре шага», и в момент описания им (без сомнения, практически документальном. — Авт.) встречи журналиста Лопатина с только что похоронившим жену батальонным комиссаром Васильевым (в декабре 1941 года на одном из московских кладбищ), в который раз вспоминаешь: «Кому — война, а кому — мать родна…».

«За все дай! — сказал Васильев. — За место — дай! За то, чтобы могилу вырыли, — дай! За то, чтоб сегодня, а не завтра похоронили, — дай! Даже за то, чтобы землей засыпали, — дай! Как будто можно землей не засыпать. А хотя с них все станется — не дашь, так и не закопают! Вытащат гроб из земли, в сторону поставят и кого-нибудь другого на этом месте похоронят, и опять — дай! Дай хлеб, дай сахар, дай табак! Дай водки! Дай, дай, дай!

— А если не дать? — сказал Лопатин.

Васильев печально и зло усмехнулся:

— На кладбище не заходили?

— Нет.

— И хорошо сделали. По неделе прямо на снегу гробы стоят, как в очереди — кто последний, я за вами! Это у тех, кто не дал. Не дал, потому что нету. Кто же пожалеет дать, если есть? Этим и пользуются, сволочи. Был бы я московским комендантом, — помолчав, сказал он, — сократил бы патрули и выделил наряды бойцов на кладбищах могилы копать. Ничего бы не составило. А так собралась — ряшка к ряшке — бесстыжая компания из пьяных инвалидов, и просто жулики, пользуются сложившимся положением, нашли себе теплое местечко — кладбище! Горе — а они дай, дай, дай, дай! Как злые попугаи: копают — матерятся, опускают — матерятся. Ни стыда нет, ни совести, только глотка и брюхо. — Он снова надолго замолчал.

Лопатин с пронзительной печалью подумал, что жизнь и смерть идут своим чередом, и какие-то люди жадно урывают себе куски и на жизни, и на смерти. «Жуки-могильщики», — подумал он. Что ж, бывает и похуже! Кормятся и вокруг госпиталей, и вокруг этапных пунктов, и на станциях — при билетах, и в столовых при миске супа, на которую до того в обрез отпущено, что неизвестно, что выловить в свою пользу, а все-таки вылавливают, догола, до воды!

Что ж, раньше, до войны, этого не было? Или он, как слепой, ходил и не видел? Или во время войны, когда, кажется, всему этому уж и вовсе не место, наоборот, его стало больше? Или испытания войны всколыхнули в людях так много сильного и чистого, что нечистое сразу лезет в глаза, как пятна на снегу? Где тут правда? И как это будет после войны: неужели то же будет?»

А бывало и по-другому, да и не могло не быть, поскольку в самые смутные и лихие времена в России проживало немало людей, у которых имелись не только «глотки и брюхо», но и те самые стыд и совесть. В своей книге «Судьба детей войны» яровчанин Василий Свиридов рассказывает об одном случае, для нынешней поры (не в обстоятельствах, но в проявлении человеколюбия. — Авт.) неординарном, а в то время вполне обычном.