Война самураев - [58]

— А вдруг тебя… не казнят? Ёритомо моргнул.

— Воистину, ваша святость, то был бы великий дар Будды и Хатимана, но не думаю, что мне стоит обольщаться. Однако если казнь и впрямь отменят, меня должны будут отправить в изгнание, и там все будет точь-в-точь так же. — Он обвел рукой тюремные стены. — Да и что за месть я смогу затевать, сидя на отдаленном острове? К ссыльным ни писем, ни посетителей не допускают.

— Тогда что бы ты делал, оказавшись в изгнании?

— Стал бы монахом, как вы, ваша святость. Изучал бы сутры, следил за строительством отцовской ступы.

— И ничего не замышлял?

— Это означало бы новую опасность для членов нашей семьи, будь они еще живы. К тому же Тайра служат императору. Пойти против государевой воли — свершить худшую из измен. Мой отец допустил ее лишь из-за клятвы, данной Нобуёри. Я таких клятв не давал.

Монах кивнул:

— Славно сказано, юный Ёритомо. Быть может, я навещу Тайра и упрошу их сберечь твою жизнь — ведь мне доводилось получать доступ к ушам самого князя Киёмори.

— Ваша святость очень добры ко мне, но, боюсь, изменить мою участь под силу лишь великим Будде и Хатиману. Князь Киёмори — грубый деспот, это общеизвестно. Отец говорил, что Киёмори повинен в кровавой расправе Хогэна. Так мыслимо ли ждать милосердия от Тайра?

— Ну, знаешь… — Монах как будто вскипел. — Порой людям свойственно удивлять. Не стоит верить всему, что слышишь. Потерпи, а я тем временем разведаю, что да как. Доброго дня. — С этими словами монах склонил голову и так стремительно скрылся за дверью, что Ёритомо даже не успел с ним попрощаться.

«Чудной какой-то, — подумал юноша, и тут его осенило. — Доносчик Тайра — вот он кто! Вынюхивал, что у меня на уме. А я наговорил дурного о Киёмори. Теперь уж мне точно конец». И он принялся чертить набросок ступы с удвоенным усердием, гадая, хватит ли жизни закончить работу.

Черные одежды

Киёмори в бешенстве вылетел из тюрьмы, срывая на ходу шляпу и дав оплеуху подвернувшемуся под руку слуге.

«Верно, мальчик, я деспот, — угрюмо размышлял он, — но разве не так достигается власть и почет? Что ты за Минамото, коли отец тебя этому не научил?»

Он прошел под Изменничьим деревом, все еще увешанным гниющими головами, и направился к воротам Когамон, где ждала его воловья упряжка.

Еще не прошла усталость от долгой ночи с прекрасной Токивой, за которую пришлось заплатить спасением трех ее сыновей, когда Киёмори счел нужным проведать четвертого отпрыска Ёситомо. О нем Токива не молила, поскольку не была его матерью, зато молили другие — обитатели дворца и даже вассалы Тайра. Судьба главы Минамото, в особенности вероломное его убийство, во многих вызвала сочувствие. Киёмори дивился тому, как скоро они сменили гнев на милость — словно туман застил взор обитателей «Заоблачных высей». Он чувствовав что сейчас, в этот миг, для стяжания власти выгоднее быть великодушным, нежели безжалостным, каким его хотела видеть жена.

У кареты он снял серое монашеское одеяние и, передав его слуге, облачился в черные одежды высокопоставленной особы. Слуга, помогая ему с платьем, произнес:

— Господин, ваша супруга велела сообщить, что как можно скорее ожидает вас к себе для неотложного разговора.

— Знаю, — ответил Киёмори. — Ты десятый, кто мне об этом напоминает.

Подобрав полы одежды, он забрался в карету и с силой захлопнул дверцу. Внутри Киёмори опустился на мягкое сиденье и тяжело вздохнул.

Дать Токиве обещание было несложно. Старшему мальчику едва исполнилось семь, а младший, Усивака, еще недавно пребывал в материнской утробе. Такие малыши, отошли он их в отдаленные земли, вряд ли вспомнят своего отца и уж точно не почувствуют зова мести. Другое дело — Ёритомо.

Впрочем, и он оказался достаточно смирным — пожелал стать монахом, выстроить ступу отцу. Конечно, всегда оставалась опасность, что сочувствие Минамото выльется в вооруженную поддержку. Однако для этого потребуются годы, а за годы Тайра сумеют упрочить свою власть. Зато казни он мальчишку сейчас, возмущение последует незамедлительно, и император, чего доброго, прислушается к мнению совета и перестанет потакать Тайра.

«Жизнь власть имущих подобна блужданию по лесным дебрям, — подумал Киёмори. — Трона не видна, а всякий шаг в сторону чреват опасностью».

Правое плечо его черного платья съехало вниз, и Киёмори досадливо поддернул одеяние. Накидка явно не подходила по размеру. «Найти бы надежного портного, чтобы ушил ее», — подумал он. Перед глазами поплыли строки:

Нету покоя.

Не по плечу мне, видно,

Черное платье.

Бьются о черный берег

Волны у Миядзимы.

Киёмори счел стихи слабоватыми и на время выбросил их из головы, чтобы закончить позже. Карета подалась вперед, и он мысленно перенесся в ушедшую ночь, когда Токива, наложница Ёситомо, предала ему себя.

С Киёмори такого еще не бывало. Танцовщицы и певички, которых он выбирал себе на ночь, из кожи вон лезли, чтобы потом хвастать друг перед другом, что делили ложе с самим предводителем Тайра. Встречались и недотроги, которых приходилось уламывать, пользуясь властью, и даже запугивать. Впрочем, их слезы и вялое сопротивление были по-своему приятны.