Война с готами. О постройках - [19]
Пастор, который, как я раньше рассказал, внушал народу безумную решимость, когда увидал, что город взят, был поражен ударом и внезапно умер, хотя раньше он не хворал и не испытал ни от кого никакой другой неприятности. Асклепиодот же, который действовал в этом деле совместно с Пастором, с оставшимися в живых знатнейшими лицами пришел к Велизарию. Издеваясь над ним, Стефан обратился к нему с такими бранными словами: «Смотри, о негоднейший из всех людей, какое зло причинил ты родине, отдав за благоволение готов спасение своих сограждан. Ведь если бы успех оказался на стороне варваров, то ты удостоен был бы с их стороны награды и каждого из нас, дававших более благоразумные советы, обвинил бы в измене в пользу римлян. Теперь же, когда император взял город и мы спасены благодаря благородству [55] вот этого человека, ты столь бессовестно осмелился явиться к главнокомандующему, как будто ты не сделал ничего ужасного, достойного законного отмщения ни по отношению к неаполитанцам, ни по отношению к войску императора». Такие обвинения бросил Стефан в лицо Асклепиодота, глубоко страдая от несчастий неаполитанцев. А этот ответил ему следующими словами: «Незаметно для себя, любезнейший, ты воздал нам хвалу в тех словах, где ты упрекаешь нас в расположении к готам. Ведь никогда никто не может быть расположенным к своим владыкам, находящимся в опасном положении, если это не человек обладающий твердым характером. Поэтому лично меня победители найдут таким же твердым стражем своего государства, каким недавно имели врагом, так как тот, кто по своей природе имеет в душе чувство верности, не меняет своих мыслей вместе с изменением судьбы. Ты же, если бы их дела пошли не так удачно, готов был бы принять условия первых пришедших сюда. Тот, кто страдает неустойчивостью убеждений, чувствует страх и по отношению к самым близким друзьям не проявляет верности». Вот что со своей стороны сказал Асклепиодот. Когда же неаполитанский народ увидал, что он уходит оттуда, то, собравшись толпой, они стали упрекать его во всех своих настоящих несчастиях. И поносили они его, не переставая до тех пор, пока не убили и не разорвали его тело на мелкие кусочки. Равным образом они пошли к дому Пастора и требовали к себе этого человека. Когда его рабы утверждали, что Пастор умер, они меньше всего сочли возможным поверить этому, пока им не показали его трупа. Неаполитанцы, взяв и его, посадили на кол в пригороде. Затем они просили у Велизария прощения за то, что они сделали, охваченные законным гневом, и, добившись его прощения, разошлись. Так неаполитанцы спаслись от этих бед.
11. Готы, которые были в Риме и в его окрестностях, уже раньше крайне изумлялись спокойствию Теодата, что несмотря на близость неприятеля, он не хочет вступить с ним в сражение; у них было сильное подозрению, что он сознательно [56] хочет предать дело готов императору Юстиниану и что он заботится только о том, как бы ему жить спокойно, собрав возможно больше богатств. Когда же до них дошло известие, что Неаполь взят, то они, открыто упрекая его во всем этом, собрались в местечке, отстоящем от Рима на расстоянии двухсот восьмидесяти стадий, которое римляне называют Регата; им показалось, что здесь лучше всего стать лагерем, так как тут была большая равнина для прокорма коней. Тут протекала и река, которую местные жители по-латыни называют Деценновиум («девятнадцатимильный»), так как она, пройдя в своем течении девятнадцать миль, что составляет сто тринадцать стадий, впадает в море около города Террацины, рядом с которым находится гора Цирцеи; здесь, говорят, Одиссей жил с Цирцеей. По моему мнению, эти рассказы неверны, так как Гомер утверждает, что дом Цирцеи находился на острове. Но я должен сказать, что эта гора Цирцеи, вдаваясь далеко в море, очень похожа на остров, и для тех, которые плывут очень близко от берега или идут пешком по нему, издали кажется островом. Когда же кто-либо попадает на эту гору, тогда он понимает, что ошибся и что его обмануло первое впечатление. Вот поэтому, конечно, Гомер мог назвать это место островом. Я возвращаюсь теперь к прерванному рассказу.
