Война орхидей - [18]

Иногда — вот как сейчас — он пытался разглядеть, как выглядит в эти мгновенья в её глазах… Она никогда не закрывала глаз, разве что непроизвольно смыкала их в моменты наивысшего наслаждения, когда по её телу пробегала дрожь и её пальцы вцеплялись в его плечи… Она хотела видеть его, хотела отложить в своей памяти каждое мимолетное изменение его лица, чтобы потом, во время их долгих разлук, жить этими воспоминаниями — как верблюд живет запасами, накопленными в собственном горбу, постепенно оседающем и уменьшающемся во время странствия через пустыню. И, если пустыня окажется слишком велика, то даже верблюд упадет от истощения…

Но ему, как и всегда, не удалось ничего разглядеть. В такие минуты её глаза настолько темнели и туманились от страсти, что его крохотные отражения расплывались и дробились… Да он и сам не мог сосредоточиться, важнее собственных отражений для него было это лицо, запрокинутое перед ним, лицо, выражавшее только бесконечную любовь к нему, не пытавшееся скрывать этой любви или открещиваться от нее…

Прошло полчаса, а он все ещё был как в тумане и почти не помнил, как оделся и собрался. Окончательно он очнулся, когда сидел перед зеркалом, в строгом костюме, проверяя, все ли необходимое он уложил в «дипломат». Она продолжала лежать, отбросив одеяло, подложив руку под голову, и кисть руки была скрыта рассыпавшимися рыжеватыми волосами, которые он совсем недавно ласкал… Венера Тициана или Джорджоне, в ослепительной наготе, способной бесконечно будить желание. Польская Венера, то ли загубившая его жизнь, то ли подарившая ему такую жизнь, о которой он и мечтать не смел.

— Ты знаешь, — вдруг сказала она. — У меня с мужем окончательно разладилось, ещё много лет назад.

— Почему? — спросил он, внутренне напрягаясь. Ее муж был запретной темой, безусловным табу, и его поразило, что она об этом заговорила.

— Из-за тебя, — ответила она. — Ты знаешь, что с тобой я никогда не закрываю глаз. С ним закрывала, потом стала закрывать всегда и очень крепко. Мне казалось, что так мне можно будет вообразить, будто это не он, а ты. Потому что иначе становилось совсем невыносимо. Но ничего не получалось… Вот и выходит, что я давно избегаю его, а бросить не могу.

— Почему… — он поперхнулся. Сам не поняв, что происходит, он уже стоял на коленях возле кровати, поникнув лбом в смятую простыню, стиснув её руку, и по его щекам текли такие горькие и жгучие слезы, которые, казалось, способны до кости разъесть его лицо. Он плакал чуть ли не впервые в жизни. — Почему ты мне только сейчас об этом сказала?

Она задумчиво погладила его голову.

— Может быть, потому что ты заговорил про Елисейские поля. Нам обоим нужен такой корабль забвения, с которого нас никто не выманит. Ведь ты не шутил, когда говорил, что смерть вызывает тебя охотничьим свистком?

Он кивнул — точнее, не кивнул, а дернул головой, ещё глубже зарываясь в складки постели.

— Тебе предстоит сделать что-то страшное? — спросила она.

— Да, — коротко ответил он.

— И это — не в первый раз?

— Да… — он поднял голову. — Но, может, не более страшное, чем творили мои предки во время разбойных набегов, — и он рассмеялся сквозь слезы. — «Снег на землю валится, всадник с ношею мчится, Черной буркой её прикрывая. „Чем тебя наделили? Что там? Гей, не рубли ли?“ — „Нет, отец мой, полячка младая“!..» Хочешь, я тебя вот так же умыкну?

— Времена не те, — серьезно ответила она. — Нам не вырваться ни из твоих сетей, ни из моих.

— Все сети — пустяки! — сказал он. — Ты мне только скажи — ты этого хочешь?

И она ответила после паузы, так же коротко, как отвечал он:

— Да.

— Тогда у нас все будет! — он вскочил на ноги, как пружиной подкинутый. — А для начала дождись меня, ладно? Обязательно дождись!

— Хорошо.

— И все-таки, почему… почему ты не сказала этого много лет назад?

— Потому что я не была уверена в твоем ответе.

— Да, понимаю… Мы слишком…

— Мы с самого начала взяли неверный тон. Но теперь… Ты уверен, что тебе нужно ехать?

— Мне действительно нужно ехать, — проговорил он. — Но ты не волнуйся. Я вернусь, и вернусь не замаранным, я тебе обещаю. И знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что для меня нет другой родины, кроме тебя.

Она схватила его за руки, притянула к себе и крепко поцеловала.

— Возвращайся каким угодно! — прошептала она. — Ты знаешь, какая я… Я ненавидела себя и тебя за то, что чувствовала: из-за тебя я могу предать родину. А теперь я тоже знаю, что у меня нет другой родины, кроме тебя. И ты… Я хочу, чтобы ты меня похитил. Иногда ты мне и снишься таким: черный всадник, летящий сквозь снег. И полы твоей бурки — как черные крылья, и сам ты, как черный орел, легкий, быстрый и могучий.

— Да, — кивнул он. — Черный орел.

Это было одной из кодовых кличек, под которыми он значился… Никто не знал, почему он выбрал себе такую кличку. Возможно, только один человек догадывался — тот, которому было известно практически все.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В офисе Андрей был к девяти утра. Игорь подъехал ещё раньше, опередив даже Марину, которая приходила к без четверти девять, чтобы подготовить все к работе и, проверив автоответчик, сразу доложить Терентьеву о всех интересных звонках, отсеяв ненужное.