Война не Мир - [23]

Мелодия спокойки гаснет. Мы оба выходим из параллельных мыслей.

― Вот в этом я вижу позитивный момент: люди в армии находят друг друга по каким-то созвучным свойствам, ― художник смотрит мимо меня значительно и растерянно, словно открыл замысел божий.

― Вы с Толиком переписывались? ― спрашиваю я. Художник не замечает подвоха.

― Нет, пара писем. Нас угнали по разным распределителям. Но то, о чем он писал, было тем же, что у меня. В промеждучасти у нас образовались новые друзья. У меня ― армянин, который тоже ни фига не хотел маршировать, и посылал всех подальше.

― Прям так и посылал?

― Даааа, ― похоже, он и сам удивляется.

Смотря как посылать… В СА на последнем издыхании десятого класса в меня был влюблен мальчик (девочкам всегда кажется, что в них кто-то влюблен). Наши мамы дружили. Мальчика звали Колобок (не искажая фамилии). Он был старше нас и учился в Душанбе, приезжая домой в выходные. Он был правильный Колобок ― большой и такой массивный, что казалось, что в тебя влюблен целый взвод. Всем своим взводом он сочинял дворовые песни и исполнял их густым монотонным голосом, не мигая глядя тебе в глаза и смачно бацая по гитаре. В одну субботу он не приехал домой и не позвонил. В общежитии сказали ― уехал еще в пятницу. Его мама по пустякам не расслаблялась, за выходные она сделала генеральную уборку трех комнат, шкафов и балкона, высадила фенхель, пришила все пуговицы, какие были в доме, тройными рядами к пальто, и все время гоняла меня в ларек за сигаретами «Родопи».

Как оказалось через несколько дней, Колобка загребли в ментовку, когда он чапал домой от автобусной остановки. Поскольку он к тому времени был почти взрослым, на него хотели повесить нечто достойное его взводских размеров ― шпионаж на заводе. Отстой и бред. В отделении мент вставил ему в рот пистолет. Но Колобок был дворовый певец, с пистолетом между зубов он выговорил: «Пошелна». Левой рукой он схватил стул и раздолбасил его о стену. Его продержали в ментовке несколько дней.

Я знаю, что Колобок успел уехать из СА еще до войны. Это хорошо. Это значит, мы еще можем встретиться в этой жизни.

― Ты бы видела того армянина! ― вырывает меня из мыслей художник.

У меня достаточно сил терпеть свою память. Значит, чужую, вообще без проблем.

― Он был мелкий, худой и все время кашлял! Как туберкулезник. Но внутри, ― художник трясет кулаком, ― арматура. Реально, он был готов умереть, ходить под расстрел, только не выполнять приказы. Железяка. И вот с этим арой нас привезли на аэродром…

― Летчик? ― я тыкаю в художника пальцем.

― Нет, просто мне дали выбор: остаться после учебки патриотом или распределиться в соцлагерь, за рубеж. Я подумал, что везде все равно одинаково, но из любопытства можно посмотреть другую страну. И я выбрал Чехословакию. Туда нужно было лететь самолетом, и нас привезли на аэродром. На аэродроме были… ― он секунду думает, ― грустные вещи.

Он произносит выражение «грустные вещи» серьезно, и от потуги не выдать чувства у меня стекленеют глаза.

― Под одним небом аэродрома стекались два ожидания. Те, кто уезжал служить дальше, ждали самолета. Те, кто собирался домой, тоже ждали ― дембеля. Их почти отпустили. Такая фигня.

От ожидания худшего у меня екает сердце.

― ДембелЯ на аэродроме уже завоевали себе блатные права, так что на уровне солдат они могли вытворять все, что угодно. Офицерью на моральный облик отработанной армии было сильно на-ть, а отработанной армии уже настолько не хрена делать, что оставалось только сублимировать энергию напрасно убитых лет на салагах.

«Песок и задницы», ― проносится у меня в голове. Вдохновение мщением. Почему-то мне представляются сморщенные дедовские лица из-под заломленных на затылок шапок. Целый ряд ― на фотографии первым планом. А за ними ― салаги, их щеки розовы и стыдливы.

Как много у человечества поводов для пререканий. Целая планета разных людей…

― А в чем же опять конфликт? ― спрашивает художник.

Я пожимаю плечами. Мне даже не любопытно, я выбираю право не знать. Но его нарушают.

― Времени соображать у дембеля нет. Ему скоро домой, а хочется наверстать все, что он потерял за два года. Так что, время дембеля ― золотое руно. Оно течет между пальцами и щекочет рецепторы. Минута размышления упущенной драке подобна. Поэтому выбор темы для драки ― прерогатива простой традиции. «У тебя есть, а у меня нет» ― это вечная, железная схема конфликта. Дембеля просто забирают у салаг все, что попало.

Весело как, ― думаю я. Действительно, анализировать каждый свой шаг ― это долгий процесс, так никогда ничего не успеешь. Только китайцы настаивали на недеянии. Мы ― не китайцы. Неожиданно я вспоминаю недавний Интернет бум. Школьник рассказывал в блоге, как он и его старшие друзьями разводили лоха, забирали у него мобильный. Школьник писал: «Лохам не положено с реальными мобилами ходить. Потому что у реальных пацанов беспантовые трубки, а у лохов реальные»… Я думаю о том, как имущественный мотив и с ним иже религиозный плавно вальсируют по истории, то один ведет, то второй.

― С этим нельзя ничего поделать, ― говорит художник, ― этот сценарий заряжен теми, кто организовывает…