Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России - [50]

• запрещаются издевательства и оскорбления военнопленных. Оружие, документы, записки и чертежи подлежат изъятию. Предметы остального имущества, принадлежащего военнопленным, неприкосновенны;

• Красный Крест является неприкосновенным. К раненому противнику необходимо относиться гуманным образом. Запрещается воспрепятствование деятельности санитарного персонала и полевых священников;

• гражданское население неприкосновенно. Солдату запрещается заниматься грабежом или иными насильственными действиями. Исторические памятники, а также сооружения, служащие отправлению богослужений, здания, которые используются для культурных, научных и иных общественно-полезных целей, подлежат особой защите и уважению. Право давать рабочие и служебные поручения гражданскому населению принадлежит представителям руководящего состава. Последние издают соответствующие приказы. Выполнение работ и служебных поручений должно происходить на возмездной, оплачиваемой основе»310.

Документ был составлен в духе прусской военной традиции и соответствовал всем международным законам. Более того, нарушение изложенных в нём правил преследовалось крайне строго. В 1941 году Гитлеру пришлось приложить немало усилий, чтобы объяснить армии, почему на Востоке не нужно следовать правилам, соблюдения которых так настойчиво требовали на Западе. Впрочем, в конце концов это ему удалось.

В Центральную Европу германцы вошли сильными, благородными, великодушными победителями. «Вследствие безупречного поведения наших войск наше отношение с французским населением в те полгода, что я провел во Франции, ничем не было омрачено», — отметил в своих мемуарах Эрих фон Манштейн. Из своей памяти он извлёк лишь один случай, когда его подчинённые оказались не на высоте, но что это был за проступок? «Когда я однажды проезжал мимо одной виллы, которая была оставлена недавно нашей частью и оказалась в довольно большом беспорядке, я приказал старшине роты возвратиться на виллу с командой и навести там порядок»311. Вот и всё.

В своих воспоминаниях Манштейн вряд ли лукавит. Они подтверждаются французскими современниками. «Людоед подпилил себе зубы, чтобы казаться улыбчивым»312, — так написал о поведении оккупантов будущий классик литературы Морис Дрюон. Но это мнение адъютанта генерала де Голля, бежавшего с родины в Англию, чтобы продолжить борьбу. Тысячи менее брезгливых французов не только не атаковали людоеда, но и с радостью присоединились к его пиршеству.

Маршал Петен, престарелый герой Первой мировой, подписал с Германией мир, отдав фюреру две трети французской территории и ограничившись миниатюрной Францией со столицей в Виши. Даже эта формально независимая страна по сути стала гитлеровской провинцией, где Петен поспешил ввести Нюрнбергские законы, не дожидаясь окрика своего молодого сюзерена. Наряду с движением Сопротивления, сберегавшим национальную честь, во Франции крепло и ширилось движение Содействия, формировавшееся вокруг общеевропейского дела. Фундаментом этого дела были евроцентризм, антисемитизм и антикоммунизм.

Французская нация была деморализована ещё и потому, что движение Содействия возглавил человек, имя которого ассоциировалось с победами французского оружия и французского духа. Во время Первой мировой войны Анри Петен сумел переломить ход боевых действий в свою пользу и вышел победителем из «верденской мясорубки». В 1935 году правые партии шли на выборы с лозунгами «Нам нужен такой, как Петен». О степени его популярности можно судить по тому, что сам Шарль де Голль назвал в честь победоносного военачальника своего старшего сына. Авторитет этого убелённого сединами старожила был весьма высок и после поражения. Как вспоминала русская эмигрантка Нина Кривошеина, «из-за того, что правительство, подписавшее перемирие с Гитлером, возглавлял маршал Петен, народный герой (сам он был крестьянский сын, что играло тоже немаловажную роль в его популярности…) — многие французы, не только „правые“, а самые широкие круги, не смели осуждать правительство Виши и считали, что Петен чуть ли не спас Францию…»313 Когда Морис Дрюон и несколько его однополчан явились к командиру с просьбой отпустить их в Англию к лидеру нарождающегося сопротивления, тот ответил: «Я полагаю, что маршал Петен более компетентен в вопросах французской чести, чем генерал де Голль»314. И это понятно: на тот момент за де Голлем не стояло громких побед, он пробыл военным министром всего тринадцать дней, а чин генерала получил во время войны, которая завершилась для его армии катастрофой. Увидев Шарля с генеральскими погонами в разгар немецкого наступления, Петен сказал: «Вы уже генерал! Не могу Вас с этим поздравить. К чему при поражении чины?!» — «Но ведь и Вас же, господин маршал, произвели в генералы во время отступления 1914-го? А спустя несколько дней мы одержали победу на Марне». — «Не вижу ничего общего!» — осадил собеседника старый маршал315.

Итак, летом 1940 года будущей лидер «Свободной Франции» был героем-одиночкой, неудобным для своего дряблого правительства и чуждым для своего деморализованного народа. «Мало тогда кому известный де Голль со своего лондонского балкона склонялся к старой даме Франции, с задравшейся нижней юбкой и измятым шиньоном скатившейся на самое дно чёрной пропасти. Не считая спасительных поползновений этого пожарного, оставшегося без пожарной лестницы, не было ни одного француза, бельгийца, люксембуржца или голландца, который верил бы в воскрешение демократического мира, разлетевшегося в прах за несколько недель», — так характеризует ситуацию бельгийский фашист Леон Дегрелль