Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России - [46]
Сначала прозрение наступало у единиц. Рядовой Роланд Кимиг вспоминал: «Всех нас уверяли, что русские — неполноценные, большевики, недочеловеки и что с ними необходимо бороться. Но, увидев уже первых военнопленных, мы поняли, что никакие это не недочеловеки. Отправив их в тыл и используя в качестве подручных, мы убедились, что это совершенно нормальные люди»288.
Сомнения в начале войны охватили и полковника Луитпольда Штейдле, о чём он вспоминал потом в мемуарах. «После отражения одной из атак противника я оказался ночью в полуразрушенной деревенской школе. Из груды валявшихся книг я наугад вытащил одну. Здесь раньше была библиотека, которую варварски уничтожили. Это были стихотворения Гейне на немецком языке»289. Находка смутила офицера — слишком уж она не вязалась с образами дикарей, навязанными пропагандой. Впрочем, будь Штейдле более подкован в национал-социалистическом духе, он легко нашёл бы объяснение этому факту: ведь великий немецкий поэт был евреем.
В такой же шок врачей вермахта повергла встреча с пятиклассницей Зоей Васильевой, которая хорошо успевала по всем предметам и много знала: «Когда они узнали, что я училась ещё и в балетной школе, не поверили. Тут же, в кузове, показала им своего „цыплёнка“. А учила ли я иностранный язык? В пятом классе мы уже начали учить французский язык, всё это ещё свежо в памяти. Немка что-то спросила у меня по-французски, я ей ответила. Они были поражены, что подобрали в деревне девочку, которая закончила пять классов, училась в балетной школе и даже её учили французскому языку. Надо было видеть их лица! Я не могу сейчас даже вспомнить то своё состояние. Осталось чувство оскорбления. От их глаз, от их слов… От их недоверия и удивления… А это были, как я поняла, медики, образованные люди. Им внушили, что мы дикари… Недочеловеки…»290
Разрушению репутации дикарей способствовал сам ход боевых действий. Офицеры и солдаты Красной армии демонстрировали именно то, чего фюрер настойчиво требовал от своих собственных солдат, — фанатичную стойкость и презрение к смерти. Узнав о том, что после поражения в Сталинграде фельдмаршал Паулюс отказался застрелиться и сдался в плен большевикам, Гитлер пришёл в неописуемую ярость. Этот образец «презренного малодушия» не вязался с немецкими представлениями о нордической чести. Зато с ними вязались многочисленные акты самопожертвования со стороны бойцов противника. Сначала их пытались объяснить угрозами комиссаров, потом тупостью русской массы. Но в реальной боевой обстановке всё воспринималось совершенно иначе. Так, историки Найцель и Вельцер, изучавшие диалоги немецких военнопленных, зафиксировали очень уважительное отношение германцев к бойцам Красной армии во второй половине войны: «Это люди неслыханной твёрдости сердца и тел, они дерутся до последнего, эти русские, настолько фантастически, что в это не поверит ни один человек. Это просто страшно — как сражаются русские!»291 Практически то же отметил в мемуарах Генрих Метельман, канонир 222-й танковой дивизии вермахта: «Русские зарекомендовали себя умелыми, выносливыми и бесстрашными солдатами, разбивая в пух и прах наши былые предрассудки о расовом превосходстве»292.
Особенное брожение умов среди немцев началось, когда в Германию стали поступать эшелоны с остарбайтерами. Об этом буквально вопиют внутренние секретные доклады СД, которые зафиксировали недоумение германских обывателей при столкновении с реальными русскими в 1942–1943 годах.
Об ожиданиях немецкого гражданского населения в них говорится так:
«Подавляющее большинство немецкого народа… представляло себе советских людей как обречённую, полуголодную отупевшую массу»293.
В другом документе отмечается, что «восточных людей в целом рассматривали как неполноценных в расовом отношении»294.
Однако все стереотипы в той или иной степени были опровергнуты. Шокирующими оказались результаты медицинских осмотров: выяснилось, что большая часть незамужних русских девушек сохраняют целомудрие, что совершенно не вязалось с геббельсовским тезисом о развращённом «советском рае». Наблюдая за «восточниками», немец не увидел и намёка на отмирание традиционной семьи; наоборот, остарбайтеры были крепко привязаны к своим родным и очень переживали, если с ними приходилось расставаться. Кроме того, многие работники с Востока были религиозны и носили нательные крестики — это опять же расходилось с пропагандой, которая выставляла всех советских людей воинственными безбожниками. Наконец, преувеличенным показался и тезис о довлеющем терроре ГПУ: немцы сталкивались с целыми группами остарбайтеров, из которых никто никогда не подвергался аресту. СД сообщало, что «часть населения проявляет по этому поводу [к пропаганде] скептицизм»295.
Самой слабой частью пропагандистского концепта рейха были тезисы о низком интеллекте и бескультурье русских. Разные отношения к проекту большевиков не могут отменить того факта, что всеобщее массовое образование и просвещение в 1930-х годах действительно стали реальностью советской жизни. До начала войны в стране была почти ликвидирована безграмотность, хотя ещё в 1920 году перепись населения зафиксировала, что около 60 % жителей только Советской России не умели читать
