Война на пороге. Гильбертова пустыня - [13]

Первый уже неделю как поднял всю документацию на креативных ребятишек, интересующихся смертями лидеров американской «революции сознания». Не нашел ничего, кроме внеклановых отношений. А это сейчас в моде. Все ищут умных и плюют на положение в иерархии отцов. Еще полгода назад умные просили у Всевышнего послать им богатых добрых спонсоров, теперь богатые плачут. Им страшно. Ну а часть тертых калачей спрашивает хитренько: какое Будущее будем проплачивать, а, Сергей Николаевич? А Первый пока помалкивает. Он знает, что ли?

День заканчивался. Маринка будет ругаться. Он задерживался на работе, а потом придерживал работой кусочки сна. Завтра он соберет своих по анализу этого японского еще не вышедшего в свет, но уже переведенного для него с двух языков документа.

Большой разницы между английской и японской версией целей Японии в XXI веке не было, значит, узкоглазые сами переводили это для других, а не прятали особенности своей идентичности в казуистике чужого языка. Вот уж не думал Первый, что придется на свой страх и риск и, фактически, в одиночку вести стратегическую игру против целой страны, только чтобы выиграть один темп.

Это был темп речи в разговоре с Министром... В верхах замедлялось все. Там останавливалась мысль. Там процветала Административная Система в ее последней, умирающей, демократической фазе. Там было стоическое непринятие никаких решений. К этому Первый привык, к машинке управления притерпелся, сделал вид, что стал ее частью и принимал после работы обязательный контрастный душ, если иначе с чиновничьего языка на человеческий переключиться не удавалось. Так делал не он один, и это обнадеживало. У него подобрался отдел, напоминающий «шарашку» шестидесятых, сконструированную по книгам и воспоминаниям матери. Обычное КБ из пяти человек с прикрытием в виде охраны, стен, формы и шагреневой кожи паттернов поведения для начальства.

Воевать придется с теми, кого они со Вторым воспели как эталон мудрости... И теперь эти, познавшие смерть и сущность мирового сценирования, узкоглазые выдернули из Европы такого «туза, без которого смерть», и улыбаются оскалами пещер, где водятся Духи тьмы, более древние, чем наши Перуны — простоватые олухи, метеорологи из прошлого. Время всегда подводило Первого, оно было категорически нелинейно, и в связи с этой нелинейностью в российском истеблишменте и его управляющей верхушке не работало прогнозирование. Время закруглялось в петли и возвращалось «огнем и металлом». Он шутя становился рабом системы и прекрасно выносил это рабство. Вона — Второй ни в какое рабство в свое время не устроился, Горец чертов, и теперь ему крышка. В кабинетах «Большого дома» было, по крайней мере многое, — линейно, и три шага вдоль бесконечной стены у него оставалось всегда. Эта стена напоминала ему застывшую Стругацковскую Волну: писатели и социологи в один голос обзывали оное постиндустриальным барьером.

Стену можно разрушить, можно пробить брешь и проскочить, можно навесить лестниц и переползти, можно перелететь, а можно сделать вид, что мира за стеной нет и повесить на нее рекламные плакаты строящегося Города Солнца. Конечно же, просвещенная Европа выбрала последнее. Ей, старой корове, лишь бы не развиваться! Всем! Всем! Лишь бы не развиваться! Великий и ужасный Щедровицкий-младший,... всегда ты останешься сыном Шона Коннори, даже если ты сам Индиана Джонс... Так вот этот «младший» величественно считает, что развитие — это ценный дефицитный ресурс, и нечего его инсталлировать всем, кому ни попадя. А Первый точно знает, что в их ведомстве нужно прививать сей опасный вирус принудительно и утилизировать во благо государства.

Улыбка без кота (1)

2001 год

Если бы Гурия была в бешенстве, она бы что-нибудь разбила, дорогое и ценное, потом поплакала бы и успокоилась. Но она была в каком-то другом состоянии, напоминающем, скорее, оледенение. Она не помнила, как пришла и открыла дверь, как сняла куртку и шапку. Ее лицо в зеркале убило бы кого хочешь наповал: старое, страшное, ледяное, напоминало труп. Она глянула на него мельком и сжалась еще больше. Гурия была дома одна. Это питерская квартира досталась ей от бабки, девушка приезжала сюда нечасто и не удосужилась последний раз убраться в комнате. Окурки на ковре раньше ее бесили. Она всегда после вечеринок приглашала тетю Альберту с третьего этажа, и та убиралась тщательно и с удовольствием. Все это раньше. Холод только прибывал к лицу и уже затормозил все ее мысли. Девушка стояла у окна, двор поднимался ей навстречу темным колодцем заледенелых луж, или это она опустила голову. «Yes! — она пошевелилась. — Столбняк метаться!» — пронеслось у нее в голове что-то похожее на привычный сленг и — счастье, что-то теплое метнулось по коже, она криво улыбнулась, угловато раскинула руки и поплелась в ванную. Внутри тихо пело: хуже не будет! Не будет! Будет! Не будет! Не будет. Будет! Только под душем она позволила себе как- то восстановить историю этого дурацкого визита в Питер.

Ася привыкла называть себя Гурией и слышать, как ее так называют. «Ася» казалось ей беззащитным, тихим именем, а она была нетихая, она не хотела быть тихой никогда, потому что иначе в этом мире сожрут и не подавятся, и тургеневских барышень не держим-с, а на муракамских кавалеров - не зарабатываем-с. Вот-с. С зеркала на потолке смотрело вполне человеческое лицо двадцати лет от роду, обрамленное темными прядями разной длины, мокрыми и пахнущими корицей. Жизнь продолжалась. Только не было клавиши перемотки назад, чтоб всего этого суточного кошмара вообще не переживать.