Война на Кавказе. Перелом - [37]

Длинными ночами, когда мы ехали верхом на наших лошадях, то вели долгие непрерывные разговоры. Обычно они все время вращались либо вокруг войны, либо вокруг политики. Прямо на ходу мы, уходя от жестокой действительности, переключались на другие темы, на фантастический мир идиллии. Мы разговаривали об Италии, о прекрасных женщинах, о различных стилях архитектуры и о живописи. В области истории искусств Нитман настолько превосходил нас, что я его в конце концов спросил:

– Но почему вы не стали изучать историю искусств? Это вполне могло бы стать вашей профессией.

– Даже не знаю. Во всяком случае, я в еще большей степени чувствую себя врачом.

– Но почему вы стали изучать юриспруденцию? – спросил я Мейера.

– Потому что я никогда не чувствовал к ней склонности, потому что я вообще не чувствовал склонности к изучению чего-либо, а также потому, что для юриспруденции не требуется склонности, но нужно только понимание.

– И в какой области вы будете потом специализироваться?

– Так далеко мои планы не простираются. Я вообще не рассчитываю пережить эту войну.

– Откуда такой пессимизм?

– Потому что я понимаю, что настоящая война сейчас только начинается. И перевал Тубы был только самым легким вариантом, предтечей настоящего сражения. Тот, кому будет дано пережить его, станет обладателем совершенно особой удачи. Но к таким везунчикам меня больше не причислят.

– Мейер, я провоевал всю Первую мировую войну, всегда верил в свою счастливую звезду, и эта вера меня не подвела. Мне приходилось драться вместе с ребятами, которые твердо верили, что они должны пасть в бою, и они так и погибли однажды с этой верой. Возможно, наша вера определяет нашу судьбу.

– Или судьба определяет нашу веру.

– Против печальных мыслей, – вмешался Нитман, – лучше всего действует здоровый моцион. Поэтому я предлагаю гонки рысью.

– Итак, рысью – вперед!

На следующий день я собрал все свои подразделения для продолжения марша. Мы достигли района Нефтегорска в месте разработки нефтяных месторождений, протяженном населенном пространстве, покрытом возвышавшимися далеко друг от друга скалами. Посреди этой населенной местности мы устроили огневые позиции и оборудовали для себя жилье. Из-за неясности обстановки мы расположили орудия таким образом, чтобы можно было вести круговой обстрел. На следующее утро мы снова обошли все позиции и жилые помещения. В темном чулане на груде старых мешков и рваных одеял лежали мой адъютант и обер-вахмистр Людвиг с крупными каплями пота на лице и остекленевшими глазами. Воздух в этом помещении был невыносимо жарким и таким спертым, что нам едва не стало плохо. Но когда я открыл было дверь, чтобы проветрить помещение, оба больных в один голос простонали: «Закройте дверь! Мы замерзаем». Нитман, сопровождавший меня, тут же поставил им градусники. У каждого из больных температура оказалась более сорока градусов. Нитман тут же принял решение эвакуировать их на главный перевязочный пункт. Возражений на это не последовало.

Дивизионный медицинский пункт

Мы с Нитманом и Гердом Мейером, который взял на себя исполнение обязанностей адъютанта, устроили наших больных в одном дружественном доме; в саду этого дома фрукты буквально сами лезли в рот. Однако уже на второй вечер у меня температура тоже подскочила до 39,7 «С, всю ночь я не мог заснуть – в голову лезли самые фантастические мысли, а через два дня я был эвакуирован на главный перевязочный пункт.

Дивизионный медицинский пункт! Под этими словами я всегда представлял себе нечто приспособленное и оборудованное на скорую руку, причем всегда переполненное страждущими. Надо признаться, я был приятно разочарован. Медицинский пункт был оборудован в здании дома отдыха, просторном, снабженном всеми необходимыми современными устройствами, возведенном в соответствии со строительными нормативами советского государства, который возвышался, разительно контрастируя, над бедными жилищами простого населения. Палаты в доме отдыха были очень просторными, хорошо проветриваемыми, и в каждой находилось лишь немного больничных коек. Сквозь большие окна можно было любоваться видом на чудесной красоты горный ландшафт. В этой местности военные действия велись без особого ожесточения, поэтому имелось относительно незначительное число раненых. Основную часть пациентов составляли больные. Основными эпидемиями, от которых страдали германские войска в России, были прежде всего сыпной тиф, паратиф, дизентерия (из-за несоблюдения гигиены; что характерно для всех западноевропейцев – от дизентерии Наполеон, двигаясь к Москве в 1812 г., потерял больше, чем в боях. – Ред.), волынская лихорадка, особый вид желтухи (также от нечистоплотности. – Ред.) и в южных районах – малярия. Диагнозы походили один на другой. Во многих случаях болезнь оставалась нераспознанной. Я, разумеется, ни в коем случае не врач, но на основании своего опыта на южных театрах боевых действий обеих мировых войн совершенно убежден, что существуют местные инфекционные заболевания, против которых лекарства, действующие на аналогичные широко распространенные заболевания, абсолютно эффективны, но эти заболевания, с которыми наши врачи частично уже сталкивались, куда опаснее, чем в Южной Европе.