Война на Кавказе. Перелом - [12]

– Водки! – Только одно слово и смог я произнести, когда снова обрел способность дышать.

Мои ребята тут же протянули мне фляжку, а адъютант, который видел наш забег, сказал:

– Да, господин майор, должно быть, это было малоприятное ощущение.

– Теперь я представляю себе, что чувствуют зайцы, за которыми гонятся охотники. Если бы я был главным егермейстером рейха, то запретил бы загонную охоту. Геринг[6] же запретил только парфорсную охоту[7] за живой дичью, да и то, думаю, лишь потому, что из-за своего ожирения уже не мог ездить верхом.

На рассвете батареи предстояло перебросить на новые позиции, вплотную за пехотными ротами. Вечер и ночь мы еще провели в так понравившемся нам блиндаже, на этот раз снабженные одеялами и продовольствием. Погода снова изменилась, почва подсохла, воздух потеплел. Мы сидели на свежем воздухе у входа в блиндаж, куря и выпивая. Мне никогда не бывало так уютно, как тихим вечером после боя, в котором довелось спасти свою шкуру. Однако наши посиделки были прерваны приближающимся шумом самолетного мотора. Адъютант крикнул: «Сигареты прочь!» Считается, что летчик с высоты может в темноте заметить огонек горящей сигареты. Тотчас же вслед за этим он крикнул: «Внимание, бомба!» – и одним громадным прыжком бросился через открытую и глубоко уходящую в землю дверь нашего блиндажа. За ним последовали и все остальные, причем я оказался замыкающим – отнюдь не по причине особой отваги, но из-за замедленной реакции. При этом я зацепился ногами за туго натянутую проволоку полевого телефона и приземлился в узком дверном проеме на живот. Подо мной ворочались четверо моих товарищей, один на другом. Нам всем одинаково не повезло. Однако в этом положении мы все остались невредимыми, хотя бомба разорвалась совсем недалеко от блиндажа.

Атака на следующее утро развивалась невероятно быстрыми темпами. Едва рассвело, я вполне отчетливо разглядел менее чем в двух тысячах метров перед нами русских на хорошо оборудованных позициях. Спустя два часа наименьшая дальность наших выстрелов составляла уже восемь тысяч метров, хотя перед началом атаки наши батареи были подтянуты и расположены едва ли не вплотную к передовой. Было самое время снова подтянуть артиллерийские орудия к наступающей пехоте. Я распорядился поэшелонно сменить позиции батарей, а сам на вездеходе отправился вперед. Двигаясь по открытому пространству по направлению к шоссе, мы пересекли минное поле, но поняли это лишь тогда, когда оказались посередине его. Когда несколько дней спустя, снова проезжая эти места, я увидел сотни мин, обезвреженных нашими саперами, то у меня запоздало прошел мороз по коже.

Но и широкое шоссе с несколькими полосами движения также было сильно минировано. Мы ехали по крайней правой полосе очень медленно, держась след в след за другой машиной, в которой сидел командир нашего разведвзвода. Перед нами, пропуская, остановился кавалерийский взвод, принадлежавший другой дивизии. Его командир, сидевший на передовом жеребце, представлял собой на фоне остальной обстановки совершенно исключительное зрелище: светловолосый, высокий и стройный лейтенант кавалерии в безукоризненно сидящей на нем форме, в фуражке с козырьком и со стеком в руке, на чистокровном гнедом жеребце, шерсть которого блестела, как и седло с уздой. Трензеля, удила и стремена сверкали на солнце. Рядом с конем вышагивал громадный ульмский дог. Все это напоминало картинку из журнала «Элегантный мир». Я даже подумал в этот момент: он выглядит прямо как принц крови.

В этот момент раздался выстрел, и одиночный пехотинец, который неуклюже шагал впереди конного взвода, упал ничком, сраженный насмерть.

В следующее мгновение я увидел, как мой «принц», пришпорив коня, пустил его в галоп по пшеничному полю, тянувшемуся слева от шоссе, прямо на звук выстрела. Его пес такими же прыжками, вытянувшись, как конь, пустился вслед за ними. Вскоре лейтенант вернулся и сообщил мне:

– Там, совсем близко, в низине, около двухсот русских. Я своим взводом обойду их и ударю по ним с тыла.

Он отдал команду своим людям и повел их в обход, а мы залегли в придорожной канаве, изготовясь к обороне. Наши силы отнюдь не впечатляли: два штабных офицера (командир разведвзвода и я), мой адъютант и два водителя, все мы были вооружены карабинами.

Дальше события разворачивались очень быстро. Интенсивная перестрелка дала нам знать, что кавалерийский взвод пошел в атаку. Русские попытались прорваться через шоссе, но натолкнулись на наш заслон. Силы были неравные: пять карабинов против двухсот винтовок и автоматов. На наше счастье, русские, стремясь оторваться от наседающего сзади противника, рвались вперед, ведя плохо прицельный огонь. Однако они все ближе и ближе подходили к нам. Мы уже могли совершенно отчетливо различать их лица. Мой адъютант что-то произнес, но я за треском выстрелов не разобрал его слова.

– Что вы сказали?

– Что положение безнадежное, но не безвыходное.

В следующее мгновение он радостно воскликнул:

«Ура!»

Я было подумал, что он рехнулся. Но, проследив его взгляд, увидел на складке местности, которая тянулась вдоль шоссе, двух германских егерей с пулеметом. Короткая перебежка – и они уже устанавливают свое оружие на краю нашей канавы. Тут же пулеметные очереди хлестнули по плотно сбившейся толпе русских. Мы видели, как их солдаты, сраженные пулями, падали на бегу, у других лица заливались кровью от попаданий в голову, кое-кто уже поднимал простреленные руки вверх. Толпа тут же отхлынула назад, навстречу сразу же усилившемуся огню кавалерийского взвода. Затем русские сделали еще одну попытку прорваться вперед, через нас. Но их боеспособность была уже на исходе. Передние уже давали понять, что они сдаются, а потом все вместе ринулись к нам. Они торопливо пытались объяснить нам, что с ними были еще два комиссара. Нам следовало отделить от них этих комиссаров, не отправляя их в плен вместе с солдатами. Приблизившийся к нам кавалерийский взвод, узнав об этом, тотчас же начал поиск обоих комиссаров, который, однако, успехом не увенчался.