Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - [279]

Ко второй половине дня субботы, 1 августа, из России все еще не пришел ответ на ультиматум Германии. Патриотические демонстрации, которые проходили в начале недели, уже стихали, и народ в Германии с мрачными предчувствиями и даже унынием ожидал развития событий. Один журналист сообщил, что во Франкфурте «повсюду царят глубокая озабоченность, пугающие тишина и спокойствие; в тихих комнатах сидят жены и молодые женщины с тягостными мыслями о ближайшем будущем; разъединение, большой страх перед тем, что может случиться». Домохозяйки начали запасать продукты питания; люди шли в банки и забирали сбережения. Теперь кайзер испытывал сильнейшее давление со стороны своих генералов, чтобы объявить всеобщую мобилизацию, так как они видели, что уходит время, в то время как численность российских армий росла, а также со стороны своей собственной жены, которая сказала ему, что он должен быть мужчиной. Он подписал такой приказ в 17:00[1781]. Вскоре после этого он выступил с речью с балкона своего берлинского дворца: «От всего сердца я благодарю вас за выражение вашей любви и верности. В предстоящем нам сражении я не вижу больше противоборствующих сторон в моем народе. Среди нас есть только немцы…» Ему аплодировали гораздо больше, чем обычно; немцы всех политических убеждений теперь были готовы защищать свою родину от русских, которые на тот момент представлялись им как главный враг. Несмотря на националистическое мифотворчество об огромном всплеске патриотического воодушевления впоследствии, когда война стала реальностью, настроение в обществе, по-видимому, помимо всего прочего выражало смирение[1782].

Вскоре после подписания кайзером приказа о всеобщей мобилизации от Лихновски пришла телеграмма. Как сообщал посол, Великобритания пообещала сохранить нейтралитет, если Германия не нападет на Францию. Эта весть, по словам одного наблюдателя, была «как бомба». Кайзер и, наверное, Бетман испытали облегчение. Повернувшись к Мольтке, кайзер весело сказал: «Значит, мы просто развертываем всю армию на востоке!» Настроение в комнате быстро стало оживленным. Мольтке отказался рассматривать возможность развертывания войск только против России. Развертывание войск на западе нельзя было остановить, не нарушая планов и тем самым лишая Германию шансов на успех в надвигающейся войне с Францией. «Кроме того, – добавил он, – наши разведывательные отряды уже вошли в Люксембург, а дивизия из Трира следует за ними». И он прямо сказал кайзеру, что «если его величество настаивает на отправке всей армии на восток, то у него будет не армия, готовая нанести удар, а беспорядочная масса неорганизованных вооруженных людей без снабжения». Вильгельм ответил: «Ваш дядя дал бы мне другой ответ»[1783].

С той поры ведутся споры, прав ли был Мольтке в том, что Германии было слишком поздно начинать войну на одном фронте в одиночку. Генерал Гренер – тогдашний начальник департамента железных дорог Генерального штаба Германии – впоследствии утверждал, что это было бы осуществимо[1784]. Был достигнут компромисс: развертывание войск на обоих фронтах будет продолжено, как и планировалось, но немецкие армии на западе будут стоять перед французской границей до тех пор, пока не прояснится позиция Франции. Мольтке так никогда и не оправился от психологического поражения, которое потерпел в тот день. Когда он возвратился домой после просьбы кайзера проводить частичную мобилизацию, как вспоминала его жена: «Я сразу же увидела, что произошло нечто ужасное. Его лицо было багровым, пульс едва прощупывался. Передо мной стоял отчаявшийся человек»[1785].

В тот же вечер пришла вторая телеграмма от Лихновски, в которой говорилось, что его предыдущая телеграмма была ошибочной; англичане настаивали на том, чтобы не было ни вторжения Германии в Бельгию, ни нападения на Францию, и, более того, немецкие войска, нацеленные на западе на нападение на Францию, не должны быть переброшены на восток против России. Когда Мольтке возвратился в королевский дворец в Берлине, чтобы получить разрешение возобновить меры против Бельгии и Франции, кайзер, уже лежавший в постели, резко сказал: «Поступайте как хотите; мне все равно» – и повернулся на другой бок[1786]. Но в те решающие сутки его министрам, которые не ложились спать до раннего утра следующего дня, споря о том, требуется ли для войны с Россией ее официальное объявление, было не до сна. Мольтке и Тирпиц не видели такой необходимости, но Бетман, который говорил, что «иначе я не смогу тянуть за собой социалистов», победил – и это была одна из его последних побед над военными[1787]. Текст объявления войны должен был быть подготовлен и телеграфирован Пурталесу в Санкт-Петербург. С принятием Германией решения о проведении мобилизации теперь три из пяти великих европейских держав начали всеобщую мобилизацию и были либо уже официально готовы к войне, как Австро-Венгрия, либо почти готовы к ней, как в случае с Россией и Германией. Из трех оставшихся Италия выбрала нейтралитет, Франция решила игнорировать ультиматум Германии и начала у себя всеобщую мобилизацию 2 августа, а Великобритания все еще не решила, что ей делать.