Война конца света - [197]

Антонио еще много о чем хочется спросить, но он понимает, что сейчас не до того. Ему что делать? Ему вместе с Онорио, отвечает Жоан, занять позицию вдоль берега Вассы-Баррис, с восточной стороны Монте-Марио, у дороги на Жеремоабо. Как увидит солдат, пусть сразу сообщит, важно знать, откуда они полезут. Не дожидаясь дальнейших объяснений, Антонио Виланова и его четырнадцать бойцов бегом устремляются, куда велено.

Усталость исчезает-как рукой сняло. Должно быть, это господь явил новое доказательство своего присутствия, свершил новое чудо, избрав его, Антонио Виланову. Ведь они с той минуты, как узнали о штурме, ни разу не присели, и совсем недавно, пересекая озеро Сило, он чувствовал, что вот-вот рухнет наземь-так колотилось сердце и ноги подкашивались. А теперь, несясь во весь дух по неровной, каменистой земле, на исходе озаренной вспышками разрывов, гремящей и грохочущей ночи, он снова бодр и полон сил, горы готов свернуть и знает, что такой же прилив энергии испытывают и его четырнадцать воинов, бегущих рядом. Кто же, кроме Отца, мог, когда понадобилось, вдохнуть в них силу и бодрость? И это-уже не в первый раз. Так уж бывало за эти недели: казалось бы, все-ложись и помирай, и вдруг неизвестно откуда берутся новые силы, словно кто-то поднял, встряхнул, спрыснул живой водой.

За те полчаса, что они-то бегом, то шагом– добирались до окопов на берегу Вассы-Баррис, Антонио не раз оборачивался на Канудос. Сейчас над ним стоит зарево пожаров. Он не тревожится, уцелеет ли его жилище, – все мысли его о том, оправдала ли себя его затея: он распорядился поставить на всех углах кадки с водой и песком. Как только снаряд разорвется, в огонь кинутся, задушат его, затопчут, зальют отобранные самим Антонио люди-женщины, дети и старики: в каждом квартале есть теперь такие отряды.

В окопах навстречу ему бросаются брат, жена, невестка. Антония и Асунсьон расположились вместе с другими женщинами в шалашике-там съестные припасы, вода, чистая ветошь для перевязок, лекарства. «Добро пожаловать!» – обнимает его Онорио. Остановившись на минуту подле брата, Антонио с аппетитом проглатывает приготовленную для вновь прибывших снедь, а потом расставляет своих людей, советует им немного поспать, а сам вместе с Онорио обходит свой участок.

Почему Жоан Апостол поручил его братьям Виланова – ведь они никакие не вояки? Потому, без сомнения, что отсюда дальше всего до Фавелы, и солдаты тут не пойдут: путь до города в три-четыре раза длиннее, чем через Фазенду-Велью, а кроме того, надо перебираться через реку и продираться, расстраивая ряды, через колючие заросли. Псы так воевать не любят: они всегда идут плотными колоннами – и не захочешь, а попадешь.

– Это мы копали, помнишь? – спрашивает Онорио.

– Конечно, помню. До сих пор еще не пригодились.

Да, тогда они с братом руководили землекопами, которые от излучины реки до самого кладбища покрыли поле, где не было ни деревца, ни кустика, окопчиками на двух-трех стрелков. Самые первые были вырыты год назад, сразу после боя в Уауа. Потом появились новые ячейки, а потом, уже совсем недавно, их соединили ходами сообщения, чтобы можно было незаметно для врага менять позицию. Пока все это пропадало втуне: здесь сражений не было.

Над горизонтом разливается зарево восхода– синеватое с желтыми вкраплениями по краям. Запевают петухи. «Не стреляют-значит…»-угадывая его мысли, произносит Онорио. Антонио договаривает за него: «Значит, уже двинулись». Траншеи протянулись на полкилометра по фронту и на сто метров в глубину: через каждые пятнадцать-двадцать шагов – окопчик, где притаились двое-трое жагунсо. Замечает их Антонио, только когда подходит вплотную, чтобы перемолвиться с ними словечком. У многих-изогнутые железные трубки или широкие стволы с высверленными отверстиями, чтобы, не высовываясь из окопа, наблюдать за местностью. Почти все спят или дремлют, свернувшись клубочком, положив рядом, на расстоянии вытянутой руки, свои «манлихеры», маузеры, ружья, рожки с порохом и запасные обоймы. Онорио расставил вдоль берега дозорных; разведчики спустились вниз, дошли по пересохшему руслу до противоположного берега-солдат пока не видно.

Переговариваясь, они возвращаются к шалашику. После стольких часов ожесточенной канонады тишина, нарушаемая только петушиным криком, странна и непривычна. Антонио говорит, что ждал штурма с того часа, как узнал, что на Фавелу подошли свежие части-человек пятьсот самое малое. Как ни наседал на них Меченый, по пятам шедший за ними от самого Калдейрана, сделать ничего не смог: вот разве отбил несколько голов скота. Правда ли, спрашивает Онорио, что псы оставили заслоны в Розарио и в Жуэте? Правда.

Антонио ослабляет пояс, подкладывает кулак под голову, накрывает лицо шляпой, блаженно вытягивается на дне траншеи, отведенной ему и Онорио, но не перестает чутко прислушиваться, пытаясь угадать по звукам, не приближается ли Антихристово воинство. Однако через несколько минут он уже не помнит о солдатах; плавно проплывают перед глазами смутные, расплывчатые картины, а потом он начинает думать о том, кто лежит рядом с ним. Светловолосый, кудрявый Онорио, на два года моложе его, скромный, сдержанный, для него больше, чем брат и свояк, – товарищ, наперсник, лучший друг. Они никогда не разлучались надолго, у них не было ни одной серьезной размолвки. Почему Онорио здесь, в Бело-Монте? Пошел ли он за Наставником, ради того, что тот несет с собой, – ради истины, веры, справедливости? Ради спасения души? Или просто пошел за братом? Он впервые задает себе этот вопрос, с тех пор как они живут в Канудосе. Когда ангел осенил его крылом и Антонио бросил свое дело ради Бело-Монте, он нисколько не удивился тому, что и брат, и невестка, и жена как должное восприняли очередную перемену в их жизни, а перемен этих, которые неуклонно влекла за собой очередная беда, было немало. Онорио и Асунсьон безропотно покорялись его воле. В тот нескончаемый день, когда части полковника Морейры Сезара пошли на приступ, а они дрались на улице, Антонио впервые подумал, что, быть может, Онорио готов умереть вовсе не за то, во что верит, а только лишь из уважения к старшему брату. Когда же он пытался заговорить об этом, Онорио отшучивался: «Много стал о себе понимать! Я, значит, рискую своей шкурой, только бы не разлучаться с тобой?» Но шутки эти лишь еще сильнее разжигали его сомнения. Он поделился ими с Наставником: «Я – низкий себялюбец, я распорядился судьбой Онорио и его семьи, не спросивши у них ни разу, чего они-то хотят, распорядился как скотиной или утварью». Наставник сумел тогда утишить его боль, сказав: «Даже если так, ты помог им стать достойными царствия небесного…»