Война Катрин - [56]

Кристина старалась не терять присущей ей веселости, но подчас становилась молчаливой и очень грустной. Тогда я принимала эстафету, начинала болтать без умолку, пока не рассмешу ее.

Ребенок уже начал толкаться ножками и ручками у нее в животе, и она подзывала меня, чтобы я тоже почувствовала, как он шевелится. Мы с ней счастливо улыбались, радуясь малышу, и придумывали, как сложится у него – или у нее? – жизнь. Мы обе почему-то считали, что будет девочка. Кристина пообещала, что дочку назовет, как меня, Катрин. Я не решилась ей сказать, что меня зовут совсем иначе, хотя и с именем Катрин я сроднилась.

Дни шли за днями, нам становилось все тревожнее. Но мы не говорили о своих страхах и всеми силами старались не дать друг другу затосковать. Жили так, как привыкли зимой, а между тем подходила к концу весна.

Наступил июнь, и однажды утром Кристина послала меня в деревню за повитухой. Почувствовала: пора! Она мучилась и трудилась почти целый день, чтобы появилась на свет маленькая Катрин – Катринетта, как сказала усталая мамочка, радуясь и печалясь одновременно. Повитуха, старенькая добрая фея с молодым смехом, ушла, успокоив нас: «Все хорошо, Кристине не грозит никакая опасность». Она объяснила мне, что нужно делать.

А я была потрясена. Всем. Тем, что родилась маленькая девочка. Тем, что она будет зваться моим именем, которое дал мне не родной отец, а случайный человек.

Я работала как заведенная. Перестирала все белье и полотенца, как велела повитуха. Заварила для Кристины дикий укроп, который набрала прошлым летом, чтобы у нее было побольше молока. Следила, хорошо ли спят мама с дочкой, а к пробуждению готовила кувшин с водой. Повитуха сказала, что у кормящих мам обычно большая жажда.

Маленькой исполнилось три дня, а я и не заметила, как пробежало время. Кристина оправилась, начала вставать, хоть я на нее и сердилась. Мы втроем сидели на кухне, когда внезапно распахнулась дверь и Антуан замер на пороге – не сразу понял, что он такое видит. Потом вскрикнул, разбудив Катринетту, опустился на колени перед Кристиной и стал целовать дочку. Он не отрывал взгляда от жены и младенца, из глаз у него текли слезы, а Кристина гладила его по голове. Я смотрела на них, еще не опомнившись от неожиданности. Пустой рукав Антуана я заметила сразу, а Кристина – чуть позже. Мы поняли: ее муж потерял левую руку, вернулся домой инвалидом, у него тяжело на сердце, но боль смешалась с нежданной радостью.

Малышку я пока не решалась фотографировать. Боялась, что сделаю снимок и навлеку на Катринетту беду, мало ли что может случиться. Ходила, примеривалась, но так и не отважилась, помня о пленке с портретами у меня в рюкзаке. Встреча Кристины и Антуана тоже вызвала у меня желание схватить фотоаппарат, но я и на этот раз сдержалась: есть моменты, которые нельзя присваивать. Я встала, собираясь тихонько выйти из кухни, но тут Антуан поднял голову – глаза у него были красные, веки опухли – и сказал:

– Англичане, американцы и канадцы высадились в Нормандии. Немцы бегут. Скоро войне конец. Дочка будет расти в мирное время.

У меня перехватило дыхание, я снова села, повторяя про себя слова Антуана. Я пыталась понять, что же это значит и что будет со мной. Может, мама с папой уже ждут меня, ищут повсюду? Как они могут меня найти здесь, в Пиренеях, в глухой деревушке, куда даже немцы не добрались?

Я повернула голову и увидела в дверном стекле картину: Кристина и Антуан гладят по головке свою дочку, их пальцы встретились, сплелись, а рукав пальто Антуана висит прямой и пустой. И тогда я взяла «роллей» и нажала на спуск. Эту фотографию я назову «Война закончилась». Я накинула кофту, вышла в прохладу июньского вечера и долго шла по дороге прямо, все прямо…

28

Антуан привез из своих странствий радиоприемник, и мы вечерами слушали втроем передачи из Лондона. Из-за постоянного ветра и гроз в горах приемник с трудом ловил BBC, голос заглушали помехи, но мы все равно ухитрялись следить за продвижением союзнических войск и отступлением немцев. Слушали и надеялись.

Катринетта быстро приручила своего папу, и он, если сидел на кухне, все охотнее брал ее к себе на колени, придерживая одной рукой, но только когда Кристина или я были поблизости. Антуан признался мне, но не сказал Кристине, что один на один с Катринеттой не решается ее взять, боится уронить.

Я каждую минуту ждала, что объявят конец войны. Места себе не находила, думала о маме с папой, мне не терпелось с ними встретиться. Еще я думала о Саре, Жанно и, дав себе волю, в полной мере почувствовала, до чего мне их не хватает, хотя до этого боролась всеми силами с ностальгией и принуждала себя жить только настоящим. Думала я и об Алисе, очень скоро они с братом встретятся. С каждым днем мне все больше хотелось уехать, хотя при одной только мысли, что я расстанусь с друзьями и малышкой, становилось страшно. Я полюбила бродить по окрестным дорогам, знала в доме каждый уголок, привязалась к Кристине и чувствовала себя рядом с ней в безопасности. Я видела, как родилась малышка, и очень ее любила. Но я знала: жизнь на хуторе – не моя жизнь. И готовилась к новому отъезду, на этот раз добровольному. Впервые я уеду, потому что сама решила, уеду искать тех, кого люблю, с кем рассталась уже больше двух лет тому назад.