«Рация»!
Щёлкаю выключателем, не отделяя анодную батарею сую «Северок» в сумку, второй — пустой накрываю радиостанцию сверху.
— Держись! — Кричит Рычагов.
Ещё успеваю ногами прижать сумку к спинке сидения лётчика, согнуться вперёд, насколько позволила шинель и ремни парашюта, и упереться руками во что-то впереди. Сильный сдвоенный удар самолёта о воду подбрасывает меня вверх, дальше — непередаваемое ощущение свободного полёта, земля и небо во время него несколько раз меняются местами, и неожиданно мягкое приземление на спину, которое всё же выбивает из груди весь воздух.
На мгновение тёплая мутная, пахнущая болотом вода заливает глаза и рот, но тут же сильные руки поднимают меня наверх, а сила инерции всё тащит вперёд, но и она пасует перед сплошной стеной озёрного камыша. Ошупываю себя: руки-ноги целы, позвоночник гнётся, голова? Что с ней сделается — наверное уже привыкла к своему беспокойному хозяину…
Освобождаюсь от парашюта, удобно устроившегося в подколенных ямках, и по дорожке, проложенной моим телом, заправив полы щинели за ремень, быстро, как мне кажется, двигаюсь к самолёту. Шаг, другой, третий… ноги вязнут в белесых вывороченных корнях камыша, руки обжигают колючие верхушки осоки. Двигатель самолёта наполовину зарылся в бурую тину, на винт намоталась зелёная борода, хвост — слегка приподнят.
В кабине лётчика какое-то шевеление, хватаюсь за край кабины и на руках с усилием, едва не потеряв сапоги, с трудом вырываюсь из объятий трясины: она нехотя, с громким чавканьем, отпускает меня.
— Паша, ты как? — Вглядываюсь в его мутные глаза. Лётные очки на шее, его глаза заливает кровь, струящаяся из под кожаного шлема, и он непослушными руками никак не может расстегнуть ремни парашюта.
— Я — в порядке… — Хрипит он.
— Хорошо, хорошо, — с моей помощью Рычагов оказывается на притопленном крыле, стоит держась руками за фюзеляж и мотает головой. — ты погоди минуту, я за рацией. Перевешиваюсь через стенку пассажирской кабины, руками нащупываю сумку, выпрямляюсь и вешаю её на плечо.
— Аптечка, носимый аварийный запас есть? — Подхватаю за плечи, чуть не упавшего лётчика.
— Нет… ракетница там. «Я бы не вспомнил».
Едва успели отойти от самолёта на пять метров, как откуда-то сверху со стороны берега по самолёту ударил пулемёт, поначалу забурлила вода, затем полетели срезанные свинцом стебли и, наконец разлохматился перкаль, приподнятого хвостового оперения.
«Подальше отсюда…. хрен нас кто здесь в этих зарослях найдёт… до берега метров пятьдесят, сплошь камыш и осока на многие километры… прорвёмся».
Заметно, что каждый шаг даётся лётчику с трудом, но он, тяжело дыша и сжав зубы, продолжает, держась за мой ремень, упорно переставлять ноги. Пулемётчик, расстреляв ленту, делает паузу и начинает обрабатывать окрестности нашего приземления, но мы уже в сотне шагов оттуда. Удовлетворённый видом размочаленного хвоста самолёта, японский пулемётчик прекращает огонь, останавиваемся и мы. Паша стаскивает с головы, тыльной стороно кисти проводит по лбу, размазывая кровь.
— Погоди, дай посмотрю, — вешаю на шею сумку с рацией, споласкиваю руки в коричневой от взбаламученной нами грязи воде и отвожу наверх слипшиеся от крови волосы лётчика. — просто ссадина, ещё что-то болит?
— Бок… ударился об ручку управления. — С трудом выдавливает из себя Рычагов, держась за левый бок.
«Надеюсь ребро, а не разрыв селезёнки, в любом случае долго стоять он не сможет».
Стаскиваю шлем с головы и тут же надеваю его обратно: комары, мошки и слепни с высоким мерзким жужжанием бросаются в атаку.
— Как думаешь, Паша, где мы? Я пока мы падали по сторонам не успел посмотреть…
— Озеро Хасан…. западный берег… — шепчет лётчик, чувствуется, что каждое слово доставляет ему боль. — сели… у сопки Заозёрной.
«Как же нас сюда занесло? Хотя от Краскино до сюда по прямой всего лишь пятнадцать километров».
Вытягиваю шею, силясь за зелёной стеной разглядеть сопку.
— Не туда, Лёш, смотришь… у тебя за спиной…. а до другого берега Хасана отсюда километра два.
Сегодня утром японцы крупными силами вновь захватили сопки Безымянная и Заозёрная, откуда пять дней назад были выбиты нашими. В направлении границы который день по раскисшим дорогам идут войска, по моим сведениям настуаление планируется начать через два дня.
«Сумеем ли продержаться эти два дня? Будь я один, то утопив бы секретную рацию, тяжелючую генеральскую шинель и сапоги, в темноте белым лебедем переплыл бы эту мелководную лужу, говорят, что максимальная глубина здесь восемь метров. У берега совсем не глубоко, мне по… в общем, Паше по пояс будет. Но в сложившейся обстановке другого выхода, похоже, нет: придётся остановиться тут, принимать грязевые ванны, сдавать кровь летающим и плавающим кровососущим и загорать стоя, застегнувшись на все пуговицы и с гирей на шее»…
Рычагов начинает потихоньку заваливаться назад.
* * *
— Доложите обстановку, товарищ Мошляк.
Немолодой лейтенант-пограничник в забрызганной бурой грязью гимнастёрке и галифе, но на удивление чистых сапогах, попытался вскочить на ноги, но я его удержал. Через ча после нашей вынужденной посадки два рослых бойца, посланных Мошляком, отыскали нас с Рычаговым в камышёвых джунглях. Взвалив на спину лётчика и забрав у меня рацию в сумке, чьи ручки успели оставить на моей шее «странгуляционную» борозду, пограничники по камышам, обходя открытый всем взорам участок песчаного с галькой пляжа, быстро вывели нас на небольшую сухую полянку, сплошь поросшую высокой в человеческий рост травой.
