Война балбесов - [16]

Уходи от меня, сказала тогда жена. Мне сорок три, а тебе и двадцати пяти не дашь. Люди смеяться будут.

— Мне с тобой хорошо, — возразил Илья Сергеевич. — И я только с виду такой. Я внутри уже больной весь, — соврал он.

— Я не такая дура, — сказала жена, — я не извращенка — с малолетним жить!

И они развелись — как раз после уезда Андрея в Полынск.

И вот, когда полынцы разобрались, что из себя представляет Илья Сергеевич Несмеянов отец сына, они плюнули. Бздоев развязался и продолжил запой с новой силой. Лычко, надев новый мундир, каждый час строго проходил мимо гостиницы, где остановился родитель. Бабушка Панагина писала новую жалобу на то, что ждешь, ждешь справедливости, а приезжает одна шушера, от которой ничего не зависит. Евкодимова вздохнула с облегчением. А Калина Юрьевна, болеющая душой, как завуч, за учебный процесс, сказала: делайте что хотите, но если ваш сын к работе не приступит, я в суд подам. Девке его этой, ей едва пятнадцать, вы это помните?

С иронией относясь к родительскому долгу увещевания, Андрей Ильич, тем не менее, отправился к Алениной Пр-сти. Там он увидел толпу, окружающую дом (нет, погодите, это еще не война!), протолкался сквозь нее и оказался перед рвом. Ров был шириной метров пять и глубиной не меньше четырех метров. Ров был заполнен водой: Андрей Ильич отвел туда ручей, без пользы стекавший в овраг. Сам забор стал выше, укрепился частоколом, поверху шла колючая проволока в несколько рядов. От ворот вздымался подъемный мост, находящийся сейчас как раз в поднятом состоянии.

— Ну и свинство! — обсуждали собравшиеся.

— В душу людям плюнул!

— Бульдозер пригнать и засыпать, — предлагали одни.

— Да просто доски проложить длинные, добраться и ребра ему переломать, — предлагали другие.

— Не ребра, а голову ему оторвать, сволочу! — предлагали третьи.

— Огня туда набросать, чтобы все сгорело, — предлагали самые нетерпеливые, но нерешительные: никто из них не стал жечь огонь и готовить поджог.

— Андрей! Андрей, я приехал! — громко закричал Илья Сергеевич. И, мысленно хихикнув, добавил: — Открой, сынок!

Не сразу — в заборе отворилось окошко, выглянуло лицо Андрея.

— Пусть все отойдут, — сказал он.

Все отошли. Всем интересно было увидеть, как действует мост. Блоки завизжали, как голодные поросята, мост опустился. Илья Сергеевич ступил на него, и тут же вслед бросилась толпа, но никто не успел, мост взлетел вверх, Илья Сергеевич кубарем слетел вниз.

Встав и отряхнувшись, он сказал:

— Ты должен помнить, что, кроме семейной жизни, необходимой, но отнимающей лучшие силы души и ума, есть многое такое, друг Горацио, что неизвестно нашим мудрецам.

— Да помню я, — сказал Андрей, стесняясь отца.

Вышла Алена.

Илья Сергеевич посмотрел на нее.

— Проходите, чего ж вы, — плавно произнесла она.

— Да я на минуту... — засмущался Илья Сергеевич.

Из-за дома выползло существо. Илья Сергеевич вгляделся и увидел, что это ребенок с колченогими руками.

— Сын! — похвастался Андрей. — Похож на меня, правда? Тяма, подойди к дедушке! Это мы его так зовем. Полное имя — Тимофей.

Тяма пополз к дедушке, понятливый.

— Да нет, мне уж пора, — сказал Илья Сергеевич.

— Жаль, — сказала Алена, рассматривая мужчину с ног до головы.

Илья Сергеевич ушел, чувствуя в себе невероятную готовность на любое предательство и убийство ради этой девушки.

Он приехал домой и стал бриться и увидел, что у него лидо пятидесятилетнего человека с морщинистыми красными веками, огрубевшей кожей щек, пористым носом. Больше всего поразили явно увеличившиеся почему-то уши...

Тогда он пошел к жене, и они опять стали жить вместе, обсуждая, что же такое произошло с сыном и как теперь поступить. И ничего не придумали. Сказали друг другу, что пусть он живет своей жизнью, а они будут жить своей, которая, в сущности, уже кончилась, и кроме покоя им ничего не требуется. Илья Сергеевич смотрел на жену, и ему казалось, что она никогда не была молодой и красивой. Он стал понимать, что скоро умрет. Он стал ненавидеть старость. Часто он заходил на рынок и сидящему у входа слепому старику плевал в картуз. Нищий, чувствуя прибавление тяжести в картузе, говорил спасибо, недоумевая: почему не звякнуло? Наверное, бумажка! Он лез пальцами и обнаруживал мокроту.

А редактор газеты «Пламя» Константин Сергеев место, отведенное под интервью, заполнил стихами. Когда кривит заезжий гость, писал он, свой рот усмешливо-брезгливо, как бы застрянет в горле кость. Мое молчание крикливо. И я кричу с такой тоской о том, о чем твоя усмешка. Но мне-то можно, я-то свой, а ты — чужая в поле пешка!

И шел пить к Эвелине, которая не любила его, но отказать не могла.

Бздоев, прервав запой и опять войдя в него, все-таки вышел совсем. Можно было начинать Глопотоцкому или Саламандрину, а так как хотелось обоим, то они кинули монету — орел или решка. Монета упала в щель между половицами и исчезла. Они переглянулись, заперлись в мастерской Глопотоцкого — и начали. Впрочем, учебный год завершался, кое-как справлялись и без них.

Так что все шло своим чередом.

14. Месть Бледнова

Бледнов жил в Москве где придется. Он добывал деньги, чтобы хорошо и спокойно жить в Полынске. Он шел в людное место, на рынок или на вокзал, подходил к человеку, имеющему чемодан, сумку или портфель, брал из его рук, делая это спокойно и просто, грабимые даже не успевали удивиться. А когда поднимали крик, Бледнов уже размеренно, хладнокровно убегал. Догнать его было невозможно.