Война 2011. Против НАТО - [58]

После отрыва, это автономные машины того же Судного дня. F-4 могут конечно же пытаться проделывать всякие финтифлюшки в пространстве, однако семисоткилограммовая 9М38 разгоняется до восьмисот пятидесяти метров в секунду и играючи выдерживает девятнадцать «G». Какое млекопитающее способно вынести эдакий маневр и не потерять сознание? Затем семьдесят килограммов БЧ обращают, чуть растратившую массу в процессе поиска предмета вожделения, ракету в разлетающееся по округе смертельное облако. Лучшее, что способен изобрести против этого млекопитающий объект — бросить карты сразу и катапультироваться. Шелковая парашютная полусферы и подвязанный под ней ёлочно-игрушечный примат не просто медлительный, а с точки зрения «Купола» вообще статичный, а значит и несуществующий объект. Он такое не видит и, как следствие, не выдает в обработку цифровым мельницам 9С410. Очень честная машина — не бьет лежачих.

В общем, никакой канители и таскания кота за хвост. Поскольку всё цирковое шоу загнано в рамки даже не всей зоны поражения, а лишь одного из ее секторов, то заканчивается все очень быстро. Из аналогии с гораздо более простым процессом — стрельбой с АКМ: «Майор Корепанов стрельбу окончил!» На выходе: небо красиво заполнено парашютами, все же каждый из «Фантомов» штуковина двуместная; почва местечково удобрена качественным заморским алюминием; локаторные расчеты могут курить, ракетные заняты — перезарядка систем. На экране станции обнаружения и целеуказания тишина и покой, луч бессмысленно ходит в поисках препятствий: парашюты, как указано таковыми не являются — эфемерные объекты.

55. Кабинеты, пистолеты и диктатор Хусейн

Стрельбу следовало открывать с ходу. Без всяких межеваний, околичностей, впулить половину обоймы в первого входящего, а что припасено — во второго. Себе можно не оставлять, об этом позаботится третий.

Момент бездарно упущен. Теперь как-то даже неудобно, вроде. Явно засвеченная вражья сволочь — генерал-майор Саблин — правда, не шлындряет по кабинету, как порывался вначале, но все едино, ведет себя как «у рідной хаті» — развалился в кресле с максимально гарантированной конструкцией удобством. А поскольку он еще и не молчит — разглагольствует о своей философии жизни — то дырявить его сейчас, в психологическом плане, гораздо дискомфортнее, чем безмолвную ростовую мишень. И главное, с каждым промолвленным абзацем, эта мишень становится все более и более очеловеченной, а сама стрельба все более умозрительной возможностью. Но ведь, правда же, нельзя вот так, ни с того, ни с сего, бабахнуть из «пэ-эма» прямо в живого разгоряченного человека? Если только не трактовать пулевую азбуку Морзе, как кодированный ответ на вопросы. Вот, кстати, очередной:

— На фига ты это сделал, Николай Николаевич? У нас с турецкой командой все было расписано полюбовно. Они нас не трогали, как ты видел.

— Смешной, ты, Саблин. Смешной, — неспешно, боясь начисто забыть о пистолете и втянуться в спор по серьезному, ответствует Редька. — В смысле, смешной, покуда не становится грустно. «Они нас не трогали». Ты в своем уме? Ты ж генерал, Саблин, или как?

Новомодная манера Редьки тыкать и поучать, визуально как бы такого же однозвездного, но фактически начальствующего генерала, явно, весьма и весьма раздражает Саблина. Однако у Редьки наличествует неотразимый аргумент. Старая формула, о том, что пистолет, есть главный довесок к убедительным доводам, действует. Для Саблина наличие такой штуки явилось первоначально откровением. Он наверняка корит себя за промашку: стоило сразу на входе поинтересоваться у дежурного, не получал ли нынче командир полка личное оружие.

— Вот мне интересно, Саблин, за сколько тебя лично купили? — продолжает допытывать Редька.

— Ну, при чем тут «купили»? — отмахивается Саблин. — Ты что, не разумеешь, что приказ пришел сверху, Коля?

— А это оправдывает предательство, да?

— Ну, ты герой с дырой, — генерал Саблин пытается выжать из себя натуральную жизнерадостность и смех. Получается плохо. Но вообще, Саблин держится молодцом. Не у каждого так получится перед пистолетным дулом в руках правдолюбца, что по взглядам Саблина, наверняка приравнивается к сумасшедшему. — У меня приказ, Николай. Как и у тебя. Не нам с тобой судить, о чем кумекают наверху. Наше дело, Коля, выполнять спущенные сверху Цэ-У[112].

— А что, трудно догадаться, что эти самые Цэ-У противоречат присяге и самому функциональному назначению армии?

— Слушай, Коля, — генерал Саблин напрягается и даже собирается привстать с опорой на стол, но вовремя вспоминает о направленном ему в пузо «Макарове»: ранение в живот — хреновая перспектива, тем более, пуля наверняка окажется не одна.

— Коля, — повторяет он после паузы, — ты ж военный, твою мать. Понимаешь, приказ? Вот знаешь что… — Саблин на несколько секунд задумывается. Возможно, снова прикидывает, как — запросто или не очень — пуля из ПМ пройдет сквозь деревянную доску стола. Однако Редька ошибается: размышляет Саблин вовсе не о том.

— Вот ты, Колян, считаешь, будто только наша теперешняя армия такая туфта, да? А вот Советская, мастурбируешь, вот та была цаца. Мы с тобой ее едва-едва захватили. Но вроде ж видели, хоть курсантами, и даже чуток летёхами. Что твоя доблестная Советская сделала, когда разваливался Союз? Да, ни хрена она не сделала. Ни хрена! Не поступило приказа, вот и просидела на жэ все свое удалое время. Я тебе хуже скажу. Мой батя — он-то уже генералом тогда был — так вот, его часть, не наша зенитно-ракетная, а мотострелки, с места не сдвинулась, когда в Туркмении всяческие отморозки вырезали целые села русских. Там такое творилось, Колек! Баб насиловали, у беременных вспарывали брюхо, доставали младенцев и на вертеле жарили. Доклады об этом батя в Москву давал и что думаешь?