Вот я - [16]

— Извини, опоздала, — сказала она, поправляя воротник. — У Сэма нелады в Еврейской школе.

— Ой-вэй.

— Точно. Ну, как бы оно ни было, вот я. Физически и духовно.

— Может, сначала по кофе?

— Я пытаюсь его не пить.

— Почему?

— Слишком завишу от него.

— Но это беда, только если кофе нет под рукой.

— И Джейкоб говорит…

— И это беда, только если Джейкоб рядом.

Джулия хихикнула, не вполне понимая, смеется его шутке или своей девчоночьей неспособности устоять перед его мальчишеским обаянием.

— Надо заслужить кофеин, — сказала она, принимая из его руки чрезмерно состаренную бронзовую шишку.

— Тогда у меня есть новости, — сказал Марк.

— И у меня. А мы не будем ждать Дженнифер?

— Нам не нужно. Это и есть моя новость.

— Ты о чем?

— Мы с Дженнифер разводимся.

— Что?

— Мы разошлись еще в мае.

— Ты сказал разводитесь.

— Мы разошлись. Теперь разводимся.

— Нет, — сказала Джулия, сжимая бронзовый шар и еще больше его состаривая, — вы — нет.

— Что мы — нет?

— Не разошлись.

— Я бы знал.

— Но вы были вместе. Мы же ходили в Кеннеди-центр.

— Да, мы были на постановке.

— Вы смеялись и касались друг друга, я видела.

— Мы друзья. Друзья смеются.

— Но не касаются друг друга.

Марк протянул руку и тронул Джулию за плечо. Она невольно отстранилась, отчего оба они рассмеялись.

— Мы друзья, которые были женаты, — пояснил Марк.

Джулия заложила прядь волос за ухо и добавила:

— Которые все еще женаты.

— Которые скоро не будут.

— Не думаю, что это правильно.

— Правильно?

— Происходящее.

Марк выставил руку без кольца:

— Происходит уже настолько давно, что полоска загорела.

К ним подошла тощая служащая:

— Могу я вам чем-то помочь сегодня?

— Может быть, завтра, — сказала Джулия.

— Думаю, мы тут разберемся, — произнес Марк с улыбкой, показавшейся Джулии столь же игривой, сколь и та, с которой Марк встретил ее.

— Если что, я здесь, — сказала продавщица.

Джулия положила ручку, пожалуй, чересчур резко, и взяла другую, стальной многоугольник — до смешного тугой, до отвращения маскулинный.

— Что ж, Марк… И не знаю, что тебе сказать.

— "Поздравляю"?

— "Поздравляю"?

— Ну, конечно.

— Это вообще не кажется уместным.

— Но мы сейчас говорим о моих ощущениях.

— Поздравить? Серьезно?

— Я молод. Ну, не совсем, но все-таки.

— Без "не совсем".

— Ты права. Мы определенно молоды. Будь нам по семьдесят, тогда все было бы иначе. Даже, наверное, и в шестьдесят, и в пятьдесят. Может, тогда я бы сказал: "Ну, вот это и есть я. Таков мой удел". Но мне сорок четыре. Еще огромная часть моей жизни впереди. И то же самое у Дженнифер. Мы поняли, что будем счастливее, если проживем каждый свою жизнь. Это хорошо. Уж точно лучше, чем притворяться, или подавлять себя, или с головой уйти в чувство ответственности за свою роль и не спрашивать себя, та ли это роль, которую ты бы выбрал сам. Я еще молод, Джулия, и я выбираю счастье.

— Счастье?

— Счастье.

— Чье счастье?

— Мое счастье. И Дженнифер тоже. Наше счастье, но по отдельности.

— Гонясь за счастьем, мы убегаем от удовлетворения…

— Ну, ни мое счастье, ни мое удовлетворение точно не рядом с ней. И ее счастье точно не возле меня.

— Где же оно? Под диванной подушкой?

— Строго говоря, под ее учителем французского.

— Черт! — воскликнула Джулия, громче, чем намеревалась, припечатав себя по лбу стальной ручкой.

— Не понимаю, почему ты так реагируешь на хорошие новости.

— Она даже не говорит по-французски.

— И мы теперь знаем, почему.

Джулия поискала взглядом анорексичную продавщицу. Лишь только затем, чтобы не смотреть на Марка.

— Ну а твое счастье? — спросила она. — Какой язык ты не учишь?

Он рассмеялся:

— Пока мое счастье быть одному. Я всю жизнь прожил с другими — родители, подружки, Дженнифер. Наверное, мне хочется чего-то другого.

— Одиночества?

— Один — не значит одинокий.

— Эта ручка совершенно уродлива.

— Ты расстроилась?

— Чуть больше сплюснуть, чуть больше вытянуть. Ну ведь не ракетостроение.

— Именно потому ракетостроители не занимаются ручками.

— Не могу поверить, что ты даже не упомянул детей.

— Это тяжело.

— Как это все скажется на них. Как скажется на тебе — видеть их в строго определенное время.

Джулия прижалась к витрине, чуть откинувшись назад. Как ни устраивайся, разговор не станет приятным, но так, по крайней мере, удар немного отклонится. Она положила стальную ручку и взяла другую, которая, если честно, напоминала с дилдо, что подарили ей на девичнике перед свадьбой 16 лет назад. Та штука столь же мало напоминала фаллос, как эта дверная ручка дверную ручку. Подруги смеялись, и Джулия смеялась, а через четыре месяца она наткнулась на подарок, обшаривая шкаф в надежде передарить нераспакованный венчик для взбивания маття[4], и поняла, что то ли скука, то ли разгул гормонов вполне располагают ее попробовать. Ничего хорошего из этого не получилось. Слишком сухо. Слишком вяло. Но теперь, вертя в руках эту смешную шишку, она не могла думать ни о чем другом.

— Мой внутренний монолог прервался, — сказал Марк.

— Твой внутренний монолог? — переспросила Джулия с презрительной ухмылкой.

— Именно.

Она вручила Марку болванку:

— Марк, поступил звонок от твоего внутреннего монолога. Он захвачен в заложники твоим подсознанием в Hигeрии, которому ты должен перевести двести пятьдесят тысяч долларов до конца дня.