Вот так уходит день от нас, уходит безвозвратно - [41]

В книге так и написано: «А ее больше и нет».

Тоска по тому, чего больше нет. Стремление остаться. Вот в чем дело. То, что есть, хочет жить дальше. Хочет остаться. Не исчезнуть бесследно. И в этом все дело.

В конце мужчина написал: «Все изменилось».

И это так. Все изменилось, но в то же время осталось прежним.

Леса и болота, трясины и просеки, докучливые комары и исчезающие проселочные дороги, знаки ограничения скорости до 90 км/ч, которых всегда слишком много, поликлиника и библиотека, придорожный киоск и хот-доги, тоска и, главное, это проклятое одиночество и тяжелое серое небо над головой в ожидании явления Христа или ведущего «Бинго-шоу» в шведской провинции, параболические антенны повсюду, лотереи «Лион», освещенная лыжня и почтовые голуби, которые летают высоко в небе, в поисках дома, которого больше нет, и люди, которых охватывает тоска и печаль при виде любой красоты — заката солнца на море или августовских звездных ночей.

Красота переполняет наши сердца настолько, что они вот-вот взорвутся.

Потому что скоро уже наступит ночь. И все изменится.

Три тинейджера меряют в секонд-хенде одежду 70-х годов.

Трикотажные водолазки типа «лапша». Тоненькие рубашки в цветочек с широким воротником. Та самая одежда, которую я когда-то носил и которую никогда уже не надену.

Один из мальчиков, самый смазливый, напевает себе под нос старую песенку Дэвида Боуи.

There's a Starman waiting in the sky…

И то ли из-за того, что он такой смазливый, то ли потому, что я им завидовал, то ли мне захотелось, чтобы они увидели, что я свой, а не просто какой-нибудь старпер, — в общем, сложно сказать, что мною двигало, я набрался мужества и сказал:

— Как здорово, что молодежь снова слушает Дэвида Боуи.

Я так и сказал.

Сказал — и тут же пожалел. Пожалел настолько, что у меня защемило в груди.

Это была самая большая глупость, которую я сморозил за всю свою жизнь. В магазине все тут же замерли и молча уставились на меня, а мои слова эхом отдавались в тишине, словно из могилы.

— Почему «снова»? — устало спросил Смазливый.

— Ну как, в восьмидесятые все слушали Боуи, — промямлил я и подумал, что, должно быть, для этих мальчишек 80-е — допотопные времена.

Если им сейчас по шестнадцать, то, когда 80-е начались, им было по три года.

— Да я давно уже люблю Боуи, — пожал плечами Смазливый, и я задумался, что такое в его понимании «давно».

Три месяца? Шесть? Может быть, год?

— А тебе нравится Ленни Кравиц? — спросил он вдруг, и я покраснел от гордости. Со мной можно разговаривать!

Теперь важно было не промахнуться и правильно ответить.

— Ну да, — ответил я и попытался сделать томный вид. — Звучит точно как в 1971-м.

— Конечно! — обрадовался парень. — Звучит точно как Джимми Хендрикс. Послушай, например, басы, вообще не отличить!

— Хотя Хендрикс, конечно, лучше! — блистательно соврал я.

Я никогда в жизни не слышал ни одной песни Хендрикса.

Мне совершенно безразличен Хендрикс.

Мне Хендрикс нужен как прошлогодний снег.

— А чем? — удивился Смазливый. — Чем Хендрикс лучше?

— Ну, оригинал всегда интереснее… — растерянно пробормотал я.

Парень посмотрел на меня с искренним сочувствием.

— Ты чего, чокнутый? — сказал он наконец. — Если музыка хорошая, то это вообще не важно!

Конечно же он прав. Если Джими Хендрикс и Ленни Кравиц звучат одинаково, то совершенно не важно, кто из них первичен, а кто вторичен, где подлинник, а где копия.

Может быть, на самом деле Ленни Кравиц — подлинник, а Хендрикс копия. Откуда нам знать?

Когда в 1973 году Брайан Ферри спел «А hard rain’s a-gonпа fall»[27], это было смелой и неожиданной обработкой, но поскольку я первый раз услышал песню именно в таком варианте, я об этом не знал.

Брайан Ферри задал мне ритм, и поэтому я считал, что «А hard rain’s a-gonna fall» должна была звучать именно так. Когда я много лет спустя услышал версию Боба Дилана, это показалось так себе римейком.

Брайан Ферри был подлинником, а Боб Дилан — копией.

Они поменялись местами, и какое имеет значение, кто был первым?

Три парня меряют одежду.

Точно так же, как мы с Конни и Давидом в наши шестнадцать лет.

Мы поменялись местами.

Сцена со скрипом повернулась на четверть оборота, и то, что было освещено еще секунду назад, оказалось в тени.

Напрасно я напевал «Rock’n roll Suicide»[28] Боуи, чтобы как-то спасти разговор, — парни уже прошли к кассе, чтобы заплатить за вещи, которые я носил пятнадцать лет назад. Они оставили меня наедине с моим поражением, в музее моей молодости, и кому какое дело, что я знаю наизусть все песни Боуи — я все равно уже давно и безнадежно пропал.

Но вдруг, когда парни уже выходили из магазина, Смазливый обернулся и едва заметно махнул мне рукой, быстро и слегка смущенно, словно чтобы другие не заметили. Затем он повернулся и исчез вслед за друзьями.

На мгновение мы встретились. Я, который пытался быть похожим на него, и он, который был похож на меня.

Джимми Хендрикс или Ленни Кравиц.

Подлинник или копия, какая разница?

Тогда я и решил написать новую книгу.

Сагу о Йесте Берлинге.

Книга посвящается трем тинейджерам в секонд-хенде.

«Let the children lose it

Let the children use it

Let all the children boogie!»