Вот роза... - [23]

Лора усмехнулась.

— Ну и секрет. Тоже, значит, замануха просто. Никакого секрета, а чтоб я поехала кататься. Ну, или не я. Любая, кто попадется. Ладно, пока. Пойду твой секрет смотреть. Со всеми вместе.

Она махнула рукой, не так, как машут кому-то, а как — на кого-то. И стала спускаться по некрутому склону. Ветерок откидывал со лба волосы, и наполнял Лору веселой злостью. Вот же чучело огородное, мотоцикл он чинил. Как ему брат велел. Катай, Коля, девок. И все там договариваются, значит, как городские понаедут летом, то надо городских как можно больше раскрутить, на поцелуйчики. Или, как сказал Олег, еще на что.

— Что ты все про нас-то, — сердито крикнул Коля вдогонку, — ваши вон тоже. Спорят на вас. На девок. Кто больше соберет. Этот, с рыжей мордой, он тоже трепался. Бухали вместе, в среду еще, за клубом.

— Что?

Она остановилась, убирая со скул волосы.

— Ничего! Сказал, про эту, в техасах, и что у него уже пять штук. И что каждый день будет новая! Он не мне говорил, я что, я там сбоку-припеку, а Петьке Пачику хвалился.

Лора отвернулась и побежала вниз, придерживая сумочку, а та колотилась под рукой, как глупая птичка, пойманная на тонкую лямку.

Коля еще что-то кричал, но ветер отнес слова, и она не услышала их. Да и не хотела больше слушать.

Подходя к проволочному забору, за которым из черного зева широкого входа слышались гулкие голоса, поняла — туда она тоже не хочет. Там пацаны, с их похвастушками про девочек, и там Настя, которая простила Олежке и Тоню, и ее — Лору, и наверняка теперь злится, не на него, а как раз на девчонок. Так все противно, и совершенно несправедливо.

Лохматый грязно-белый пес солидно облаял запыхавшуюся Лору, которая так и застыла, держась рукой за деревянный столбик. Стояла, тяжело дыша и переглатывая, ладонью вытирала пот со скул и шеи.

— А, — сказал гнутый дядька, выходя на свет из гулкой темноты, — тебя кричала ваша? Иди, я Беляша подержу. Не хочешь?

Лора покачала головой. А дядька внезапно кивнул, соглашаясь.

— Та и правильно. То ночью нужно смотреть, или хочь вечером, а щас чего там — пустые одни контейнера. Это вот когда мешки навезут, после вечерней розы, тогда да, тогда и поглядеть.

Он говорил, поднимая с земли алюминиевую миску, сунул ее под кран, потом поставил рядом с будкой. Вытер мокрую руку тряпкой и бросил ее на проволоки забора.

— А вы дядь Серега, да?

— Он и есть. А ты у нас кто?

— Лариса. Ой, Лора. Лучше Лора.

— У меня дочка — Лара. В городе уже, и муж там. Тоже ж Лариса, но мы ее — Лара. Сказала недавно, хорошее имя, папка, спасибо вам, оно, говорит, как это. Античное. Ну она училась, знает.

У отца Лары было небольшое лицо с беспорядочными морщинами, и когда улыбнулся, Лора подумала вдруг, он когда-то тоже ходил в школу, был пацаном. А разве скажешь. Будто с другой уже планеты.

Из черноты являлись на яркий свет цветные фигуры, кричали и смеялись, а следом шла Наденька, и не одна, ее под локоток галантно вел тот самый толстый черный мужчина, который, сказал Коля «со студентами».

Дядя Серега понизил голос.

— Ежели захочешь, Лора, приходи вечером, после заката уже. Я тебя пропущу, красоту смотреть. Ну, подружек бери, или там парня своего, но не много чтоб. Двое там, трое. Будете потом в городе рассказывать, какая в Приветном бывает красота, нигде ж такой больше.

— Сегодня?

Дядя Серега улыбнулся, показывая мелкие зубы вперемешку с булатными коронками.

— Та в любой день. Я на неделе всегда в ночь, а днем тут и не сторожуют, чего тут брать-то. Пусто.

* * *

После цеха вдруг случился родник, и вот там было прекрасно. Сидя у корявого ствола старой ивы, под никлыми в тонкий ручеек ветвями, Лора обрадовалась, что пошла, и пожалела, что Инна осталась в доме. Тут была тишина, полная высокого щебета птиц в кронах и тонкого журчания воды у ног, такой вкусной, свежей и холодной, прозрачной, как белое радостное стекло. Наденька оделила всех печеньем из большой сумки, и ушла за мешанину кустарничка, откуда слышался ее смех и густое бормотание «профессора», как ее провожатого сразу окрестили ребята. Они тоже притихли и, рассевшись на коряги и камни, окунали в прозрачную воду усталые ноги, переговаривались лениво, устав даже смеяться и дразнить друг друга.

Лора нагибалась, опуская руку, вода протекала через пальцы, пощипывая их ледяным холодком. Думала о том, что Коля, оказывается, не соврал, есть там секрет, и он не для всех. Прямо какая-то сказка, приди девочка, после заката, да не забудь, хорошо постарайся, собирая вечернюю розу. И тогда тебя пропустит лохматый зверь-чудовище и дальше поведет страж с ключами на корявом пальце. Войдешь в гулкую темноту, и там увидишь, как он сказал — красоту, какой нигде нет.

Лора приложила мокрые руки к щекам и закрыла глаза. Перед ними встала, сверкая и медленно поворачиваясь, огромная роза, усыпанная кристальными каплями по бархату лепестков. Расцветает, каждую ночь, спрятанная в глубине заброшенного цеха, как раз, потому что там никто не додумается ее искать. А увидят ее только самые… самые…

К каким самым отнести себя, Лора затруднилась. Ведь не нахваливать же себя, называя самой умной и красивой, детский сад получается какой-то. Может быть, самые те, кому это действительно нужно? Вот они и приходят, преодолевают всякое. Не только свирепого пса (тут Лора вспомнила, как Беляш мотал хвостом, подлизываясь, дышал жарко, ронял слюни, сглатывая — ждал подачку, и улыбнулась), не только строгого стража Серегу, но еще и…, что там еще? Нерешительность, наверное. А еще: все смеются и дразнят, надо и это преодолеть. Ну, всякое, что внутри себя. И тогда!..