Вот роза... - [18]

— Вот дуры, — зашептала Инна, сурово оглядываясь на веселье, — услышит Наденька, накинется.

— Хватит вопить, Осипова, — рассеянно сказала классная, пересчитывая мелочь и ссыпая ее в карман, — лучше собери все открытки и сложи на стол. Утром Петр Иванович заберет, в райцентре бросит. Так. И всем спать!

Она поднялась, привычно пережидая дежурные вопли насчет «да еще десять часов только, да можно мы часик всего погуляем, ну вокруг дома, Надежда Петровна-а-а», похлопала по столешнице, напоминая Осиповой, куда сложить открытки. И ушла, прикрывая за собой двери.

Лора подписала имя под тремя короткими строчками, чистую открытку сунула в сумку. И села, глядя на девочек, которые обступили ее кровать, разглядывая, как диковинку.

— Ты что, правда, на мопеде каталась, Крыска-Лариска? — уточнила Осипова, забирая у нее открытку, — с пацаном местным?

Все захихикали. Инна, нахмурясь, сверкнула темными глазами, пересела со своей кровати на лорину. Та подумала и отрицательно мотнула головой.

— Нет, Осипова. Не каталась. На мопеде.

— Тонька! Ты соврала, что ли?

— Ничего я не врала, — обиделась Тоня Величко, поправляя волну волос, — это она сейчас…

— Это был мотоцикл. А не мопед.

За спинами допрашивающих коротко засмеялась Настя. Лоре стало приятно, что она сумела отбрить языкатую Олю, которая никогда рта не закрывала, вечно молола всякую чушь, про всех.

— Ой, скажити пажалуста, — протянула насмешливо Оля, — ой какии мы деловые! На мотоцикли каталися. Лягушек ловить ездили, да, Демченко? Или пасочки лепить?

Лора пожала плечами, и, от злости на дурацкую Олю не слыша своего голоса, поправила:

— Зачем лягушек. Целоваться ездили. На кукурузное поле.

— Ой, скажити… — неуверенно продолжила Оля, но тут Лора встала, резко отворачиваясь, пихнула сумку с пола на простыню, и, выкопав оттуда пакетик с пастой и зубной щеткой, повесила на локоть полотенце:

— Инк, ты идешь умываться?

Они топтались в сенях, нашаривая свою обувку, а в комнате смеялись уже над Олей Осиповой, и она обиженно пыталась оправдаться:

— Ну и что? Зато он задохлик совсем. Чуча белобрысая. Мне по плечо.

— Кто ж виноват, что ты такая шпала, Осипова, — ласково попеняла Настя, и все закатились смехом.

А потом был странный для Лоры вечер. Пока не вернулась классная, совсем поздно, к полуночи, девочки выскальзывали на улицу, исчезая в черной тени деревьев, там тихо смеялись и возмущенно что-то бормотали, мешая тихие голоса с мальчишескими, а кто-то черный сидел на высоком каменном заборе, сторожа, чтоб предупредить о возвращении Наденьки. Инна заснула быстро, как ребенок, раскидав тонкие руки и свесив с подушки каштановые пряди, а над Лорой встала неразличимая фигура, сказала Настиным тихим голосом:

— Пошли перекурим, Демченко.

Они сидели совсем отдельно, Настя курила, пряча огонек сигареты под деревянным столом, спрашивала о всяких подробностях, впрочем, вполне деликатно, и Лора, немного стесняясь, но все же, отчаянно желая похвастаться — рассказала. Как ехали, как сидели, ждали дядь Серегу, а потом поцеловались и уехали обратно. Рассказала почти все, кроме своих мыслей насчет Олежки Рубанчика, и еще не сказала, про некрасивую хитрую торговлю, насчет «поцелуешь, тогда и отвезу обратно». Это рассказывать было стыдно. За себя и за Коляна тоже. А еще это как-то совсем не укладывалось, думала Лора быстро. Ну, как розовое варенье из сказки, которое в жизни оказалось таким — из тараканьих жопок и не особенно вкусным.

— Иду! — вполголоса отозвалась Настя на чей-то требовательный шепот из темноты, и поднялась, отряхивая круглые крутые бедра.

— Завтра театр этот дурацкий. Студенты припрутся. Прикинь, кукольный. Вроде мы детский сад. Но потом танцы.

— Хорошо, — засмеялась Лора, тоже вставая. Она не хотела идти туда, в темные деревья, и с неловкостью прикидывала, как бы отказаться, чтоб не обидеть Настю. Но та не пригласила.

— Танцы… — повторила задумчиво, — слушай… ну завтра…

— Что?

— Нет. Ничего. Иди спать, все равно скоро Наденька припрется.

Засыпая, Лора немного погрустила о том, что завтра не будет Коляна, это не очень правильно, они же поцеловались, значит, вроде как вместе, и хорошо бы теперь танцевать уже по-другому, пусть девчонки видят. А потом он пойдет ее провожать. Пусть Олежка обзавидуется, какая Лора классная, в нее влюблен мальчик, пусть худой и белобрысый, зато катались на мотоцикле.

Грусть размылась, исчезая куда-то, а на ее место в сонную уже голову пришла испуганная и сладкая мысль. Завтра танцы. И там будет Олежка. А вдруг он все-таки ее пригласит? Наверняка пацаны тоже растрепали, что Лора каталась на мотоцикле, и значит, она уже не детский сад вторая группа.

* * *

Никогда бы Лора не подумала, что ей понравится кукольный театр. Она даже в детстве кукольных представлений терпеть не могла. Но в субботу, сидя на длинной скамейке в облаке гвоздичного одеколона, которым все брызгались в надежде отогнать комаров, хохотала вместе со всеми, глядя на грубо свернутых из цветных тряпок героев, которые скакали над краем ширмы.

Ширма тряслась, тени показывали, как стоят и ходят, натыкаясь друг на друга, кукольники, иногда ругаются и сами хохочут, сгибаясь так, что ведьма или домовой пропадают со сцены и после выныривают снова, болтая в свое оправдание всякую чушь. И зал, то есть ряды скамеек, заполненные школьниками и принаряженными деревенскими, взрывался от нового приступа смеха.