Вот оно, счастье - [85]
– Он меня не подсылал. Он не знает, что я здесь. Он бы не хотел, чтобы я здесь был. Чтоб я здесь был ради него, от его имени. Он, может, если б знал, не знаю что. Но, короче, он не знает, это важно. Не в смысле, что он… Я по своей воле.
Она сидела на краю кресла, выпрямившись, выгнув спину, наблюдала за мной словно за пациентом, излагающим историю своей хвори, не желая спешить с выводами или, во всяком случае, выказывать поспешность.
– Точно не хочешь чаю?
– Не.
Она чуть подалась корпусом, склонилась вперед, и небольшие морщинки взяли в скобки ее рот.
– Стакан воды?
– Спасибо, нет. Я пришел сказать кое-что, и если не скажу это быстро… Я здесь сам по себе, он не знает, не намекал на это, он бы, ему бы не пришло в голову, потому что, ну, он, ну, он, не следует мне вкладывать в его уста слова, и я не вкладываю, это не то, он вложил какие-то слова мне в уста, и это справедливо, но нет, ничего, что я тут пришел сказать, он не сказал мне.
– Это я, кажется, уже поняла.
– Я не хочу, чтобы вы это держали против него.
– Не стану.
Гостиная оказалась величественнее, чем я думал, но вместе с тем и более блеклая. Ее масштабы сообразны были тем немногим изящным старомодным зданиям, что обрамляли первую улицу Фахи и придавали ей в свое время городской вид, – в свое время, когда ожидалось, что Фаха может стать городом, – и все время после имели вид разочарованных стариков. Окна удлиненные, потолки высокие. Мебель тяжелая, темная, не видевшая солнечного света, и после кончины аптекаря никто не двигал ее и не менял, а потому в комнате задержался не только его призрак, но призраки деревенских истоков, однако тех, какие еще не были мертвы. По моей памяти, тогда уже вечерело, но, может, время на деле было и не очень-то позднее, а возникло такое ощущение из-за сумрака глубокой комнаты и пылавших углей любви. Из-за масштабов комнаты Анни сидела дальше от меня, чем привычно, – видимо, у благородных ноги длиннее или же они не желали располагаться слишком близко друг от друга. Чем дольше говорил я, тем ближе клонился к ней и тем громче вещал.
– Ты пришел сюда сказать?.. – бережно подсказала она.
– Да.
Не то чтоб я забыл. Я просто чувствовал себя, как Франси Дунн, когда тот пытался съесть футбольный мяч.
– Есть у вас с ним что-то общее, – произнесла она. И некая тень скользнула у нее по лицу, она расплела руки и разгладила складку на юбке. – Когда он был твоих лет.
Я был чересчур взвинчен и потому не смог решить, хорошо это или плохо. Отвел вихор в сторону и выдул наружу футбольный мяч.
– Он приехал сюда ради вас. Вот зачем. Ни по какой другой причине. Он приехал вместе с электричеством, но так все устроил, чтобы оказаться в Фахе, как только узнал, что вы здесь. Вы и есть то самое. Вы его цель. Приезжая сюда, он не думал ни о чем и ни о ком больше. Сперва отправился в Керри на поиски, вы знали? Вот так, его даже в стране не было, а он вернулся и поехал туда, расспрашивал и узнал, что вы там вышли замуж, но он все равно приехал, не потому что хотел чего-то – нет, от вас, в смысле, не хотел, только повидаться и поговорить. – Важно было переводить дух. Кажется, так по Цицерону. – Вы единственная причина, почему он здесь.
– Думаю, так, вероятно, и есть.
– Так и есть.
– Но это было глупо.
Глаза ее остались теми же невозмутимыми спокойными мудрыми глазами, а голос – тем же невозмутимым спокойным мудрым голосом, но появилось что-то еще и в глазах, и в голосе, хочется сказать – печаль, но то было больше чем печаль, то были опыт и знание, мир, каков он есть и не таков, каким мы хотели б его видеть.
– Необязательно этому быть глупым. Почему не статься…
– Потому что он меня не знает. Потому что я не знаю его. Потому что мы чужие люди, ничего не знающие друг о друге. – То был тройной похоронный звон, и вдогонку ему – холодная правда: – Все случилось несколько жизней назад.
Нижняя половина оконных переплетов была поднята, но воздух внутрь не проникал, и в том мавзолее, обложенном винноцветным ковром, ничто не шевелилось, кроме того, что я пытался воскресить натужными речами и по́том лба своего. Снаружи проехала телега, запряженная лошадью, протарахтела, процокала, до самых занавесок взлетели и опали до бормотанья обрывки разговора Моны Райан и Мари Суини.
– Он не за любовью явился, – сказал я, одновременно и удивленный, и нет возвышенным тоном и трубадурским слогом, возникшим у меня на устах. – Он явился просить вас о прощении, только и всего. Полгода назад проснулся он с одной-единственной мыслью. Захотел извиниться, если подвел кого-то.
Произнеся это, я понял, что достучался. Она отозвалась не сразу, не выдала ни удивления, ни насмешки, ни неверия мысли столь простой и одновременно высокопарной; она прожила слишком долго и знала слишком многое, чтобы торопиться с откликом, но я все понял по той паузе, какую она выдержала. Паузе, которая тянулась, пока автомобиль Нолана не проурчал по Церковной улице, не притормозил у почты, дверца его открылась и бухнула, вновь открылась и бухнула после того, как Нолан бросил письма в ящик.
– И что же – попросил?
– Думаю, да.
Теперь уж она не смогла удержаться. Отклик вышел носом – короткий выдох. Позднее я широко трактовал этот выдох, поначалу как бессловесное выражение досадливой истины, что все мужчины – невыносимые сентименталисты, те, кто изобрел религию прощения и милости, целиком сознавая свою собственную заблудшую суть всех сортов, те, кто вечно искал утешения в доброте объятий матерей своих. После я счел ее отклик язвительным, но тогда она не сказала ничего. Сложила руки на груди и чуть отвела голову назад – похоже на Дуну, когда осмыслял он положение на шашечной доске. Глаза ее – то ли от глубокого чувства, то ли от падавшего света – сделались поразительны. Я тогда не прожил достаточно, чтобы счесть их красивыми. А затем вновь возникли скобки в уголках ее рта, она шевельнулась и встала.
Никласу Килану было двенадцать лет, когда его отец объявил, что получил божественный знак и должен стать художником. Но его картины мрачны, они не пользуются спросом, и семья оказывается в бедственном положении. С каждым днем отец Никласа все больше ощущает вину перед родными… Исабель Гор – дочь поэта. У нее было замечательное детство, но оно закончилось в один миг, когда ее брат, талантливый музыкант, утратил враз здоровье и свой дар. Чувство вины не оставляет Исабель годами и даже толкает в объятия мужчины, которого она не любит. Когда Никлас отправится на один из ирландских островов, чтобы отыскать последнюю сохранившуюся картину своего отца, судьба сведет его с Исабель.
«История дождя», под звуки которого происходят значимые события в жизни девочки по имени Рут, — это колоритное смешение традиций, мифов и легенд. Рут не выходит из дома из-за неизвестной болезни. Она окружена книгами, которые принадлежали ее отцу Вергилию. Девочка много читает и однажды решает создать собственную версию жизни Вергилия. Она начинает издалека, с юности Абрахама, отца ее отца, который, чудом уцелев во время войны, покидает родной дом и отправляется в поисках удачи в живописную Ирландию. История Рут — это сказ о бесконечном дожде, который однажды обязательно закончится.
«Все взрослые когда-то были детьми, но не все они об этом помнят», – писал Антуан де Сент-Экзюпери. «Полдетства» – это сборник ярких, захватывающих историй, адресованных ребенку, живущему внутри нас. Озорное детство в военном городке в чужой стране, первые друзья и первые влюбленности, жизнь советской семьи в середине семидесятых глазами маленького мальчика и взрослого мужчины много лет спустя. Автору сборника повезло сохранить эти воспоминания и подобрать правильные слова для того, чтобы поделиться ими с другими.
Таня живет в маленьком городе в Николаевской области. Дома неуютно, несмотря на любимых питомцев – тараканов, старые обиды и сумасшедшую кошку. В гостиной висят снимки папиной печени. На кухне плачет некрасивая женщина – ее мать. Таня – канатоходец, балансирует между оливье с вареной колбасой и готическими соборами викторианской Англии. Она снимает сериал о собственной жизни и тщательно подбирает декорации. На аниме-фестивале Таня знакомится с Морганом. Впервые жить ей становится интереснее, чем мечтать. Они оба пишут фанфики и однажды создают свою ролевую игру.
«Холмы, освещенные солнцем» — первая книга повестей и рассказов ленинградского прозаика Олега Базунова. Посвященная нашим современникам, книга эта затрагивает острые морально-нравственные проблемы.
Кэти Акер и Маккензи Уорк встретились в 1995 году во время тура Акер по Австралии. Между ними завязался мимолетный роман, а затем — двухнедельная возбужденная переписка. В их имейлах — отблески прозрений, слухов, секса и размышлений о культуре. Они пишут в исступлении, несколько раз в день. Их письма встречаются где-то на линии перемены даты, сами становясь объектом анализа. Итог этих писем — каталог того, как два неординарных писателя соблазняют друг друга сквозь 7500 миль авиапространства, втягивая в дело Альфреда Хичкока, плюшевых зверей, Жоржа Батая, Элвиса Пресли, феноменологию, марксизм, «Секретные материалы», психоанализ и «Книгу Перемен». Их переписка — это «Пир» Платона для XXI века, написанный для квир-персон, нердов и книжных гиков.
Заветная мечта увидеть наяву гигантских доисторических животных, чьи кости были недавно обнаружены в Кентукки, гонит небогатого заводчика мулов, одинокого вдовца Сая Беллмана все дальше от родного городка в Пенсильвании на Запад, за реку Миссисипи, играющую роль рубежа между цивилизацией и дикостью. Его единственным спутником в этой нелепой и опасной одиссее становится странный мальчик-индеец… А между тем его дочь-подросток Бесс, оставленная на попечение суровой тетушки, вдумчиво отслеживает путь отца на картах в городской библиотеке, еще не подозревая, что ей и самой скоро предстоит лицом к лицу столкнуться с опасностью, но иного рода… Британская писательница Кэрис Дэйвис является членом Королевского литературного общества, ее рассказы удостоены богатой коллекции премий и номинаций на премии, а ее дебютный роман «Запад» стал современной классикой англоязычной прозы.
Самое завораживающее в этой книге — задача, которую поставил перед собой автор: разгадать тайну смерти. Узнать, что ожидает каждого из нас за тем пределом, что обозначен прекращением дыхания и сердцебиения. Нужно обладать отвагой дебютанта, чтобы отважиться на постижение этой самой мучительной тайны. Талантливый автор романа `После запятой` — дебютант. И его смелость неофита — читатель сам убедится — оправдывает себя. Пусть на многие вопросы ответы так и не найдены — зато читатель приобщается к тайне бьющей вокруг нас живой жизни. Если я и вправду умерла, то кто же будет стирать всю эту одежду? Наверное, ее выбросят.