Вот оно, счастье - [42]

. Но Кристи отступился. Она уже возникла у ограды, Отец Коффи уже стоял перед Анни Муни. Кристи упустил возможность, все еще был где-то в глубине Святой Цецелии, где окна не открывали никогда, а безвоздушная атмосфера сделалась внеземной благодаря органной музыке миссис Риди, благоуханью и всамделишному солнцу снаружи, приближавшемуся к зениту.

Кристи избрал новую стратегию. Пока будет подходить его очередь, Анни Муни вернется на свое место, и вот так, в медленной процессии душ, ему удастся задержаться возле нее. Он остановится рядом, вознесенные в молитве руки придержат и подтянут кверху расплывшуюся талию Кристи, он расправит плечи, приподнимет подбородок, тем самым преодолев годы, и это позволит Анни Муни признать того Кристи, каким он некогда был.

Очередь ползла вперед, замирала, сдавала назад, вновь ползла вперед, вновь замирала.

Наконец Кристи поравнялся с Анни Муни. Очередь дернулась, образовалась брешь, но Кристи медлил, обратил к Анни Муни свой профиль, и со своего места я увидел, как она едва-едва повернула лицо так, что наверняка заметила Кристи.

Но виду никак не подала. Почти сразу же отворотилась.

Ни в малой мере не поменялась в лице так, чтобы я это углядел.

То же и на обратном пути Кристи.

– Ну?

В потоке и нажиме паствы мы вышли на покатый церковный двор, оба освещенные и осветленные. Миссис Гаффни выбралась до нас, в третий раз оказавшись в трех футах от Кристи и в третий раз не заметив его. Удалилась в Аптеку, на двери знак “Закрыто”. Подоконник почты уже был занят, вокруг газетчика Конлона толпа, и над всем этим невообразимый иноземный солнечный свет красил Церковную улицу в бледно-лимонный, какой, мне казалось, я никогда не забуду, – пока не забыл, но много лет спустя вспомнил в галерее, где обнаружил, что этот оттенок называется “неаполитанский желтый”, и это название возвратит мне щедрое чувство, что в то Пасхальное утро на Фаху нисходил неаполитанский свет.

Кристи подергал меня за рукав.

– Ну? Подала она какой-то знак? Была улыбка?

Я виню солнечный свет. Виню рвение и надежду в его глазах. Виню утро Пасхи и дарованную невинность, что обеляет душу после Мессы, когда тебя возвращают к твоей детской сути и ты способен верить, что все замыслы – к добру.

– Да, – соврал я. – Была.

17

Какое это имеет значение? Какое значение имеет, на что там когда-то надеялся некий старик? Не хватит мне ума на доводы в эту пользу. Сказать могу лишь, что знаю: это имело значение – и тогда я это знал. Мы больше, чем просто кости и плоть. Вот в чем суть. И человек на своем седьмом десятке, пытающийся искупить ошибки жизни, – такое я в силах понять. И тогда понять был в силах, пусть и не так глубоко, как сейчас. Ни слова лишнего не скажу о том, с чего он воздыхал так долго.

Пасхальный воскресный обед было решено подать на свежем воздухе. Решение это приняла не Суся.

– Несите стол в дом давайте-ка, – распорядилась она, слезая с телеги, расстегивая пальто и направляясь в кладовку с отважным видом наполеоновского маршала. Платок с головы не снимала, берегла кудри.

– Незачем, – сказал Дуна Кристи и мне, когда мы взялись за стол. – На улице поедим, как Господь.

Когда Суся обнаружила это, обсуждение завершилось. Все, что от него осталось, – бабушкин взгляд, по коему было понятно, что деду моему предстоят дальнейшие переговоры.

Но безотлагательностью Пасхального пира любые дискуссии были отодвинуты. Вновь возник общий для всех домов в приходе список обязательных дел: закипели кастрюли, загремели крышки, противни проверены, пальцы обожжены, последние штрихи добавлены – под присмотром прозорливых генералов в домашних фартуках-халатах и передниках в цветочек. Полагаю, стоит уяснить, что все это воспринималось близко к сердцу. Религия не была абстрактной, исторической или принятой по выбору. Господь воскрес – факт. Для Дуны и Суси Пасха была бесспорной явью – такой же, как дождь или река, и спорить тут не о чем. Мне тогда недоставало мудрости им завидовать. Мы с Кристи сновали в дом и из дома, следуя приказам, кои под давлением занятости на многих фронтах Суся сокращала до отдельных слов:

– Салфетки!.. Соль!.. Мята!

К тому времени Кристи витал в трех футах над землей. Моя ложь насчет миссис Гаффни обрадовала его превыше всяких слов, а место, какое превыше всяких слов, – оно опасное. Кристи выступил на следующий этап своего замысла. Он нашел Анни Муни, он прибыл в Фаху, и вот теперь Анни Муни увидела его. Более того, она его признала и, кажется, улыбнулась. Он позволил этой мысли питать себя – так, как это позволяют себе влюбленные, и, в свою очередь, напитал ее пасхальным оптимизмом и тем, что побитая временем греза воплощается в соответствии с замыслом.

Меня, разумеется, сковало от неусвояемой вины и прегрешенья, а от такого чувства не отделаешься, просто отвернувшись от Церкви, но времени различать между грехами мелкими и смертным не было. Явилась баранья нога, невесть на какие средства приобретенная. И за миг до приглашения к столу Дуна приставил пятый стул, а еще через несколько мгновений подъехал автомобиль и, по-прежнему похожая на черно-белую птицу, объявилась Мать Аквина.