Вот мы и встретились - [44]

- А вы мне в ответ расскажете, как прошли гастроли, обещаете? Чем вас поразил Север? – и, чуть помолчав: - Может быть, когда-нибудь течения наших океанов и сольются?

- Может быть, - согласилась она, помолчав. – Ой, бегу, отправляемся. Иван Всеволодович, приложите телефон к щеке, я вас поцелую, - и, не ожидая исполнения, громко чмокнула в свой. – До свидания, пожелайте мне счастливого пути и удачных гастролей.

- Ни пуха, ни пера! – прокричал он, словно видел её убегающей.

- К чёрту! – и отключила телефон.

Подбежала к тронувшемуся поезду и с помощью проводницы взобралась в вагон. В тамбуре постояла, выглядывая из-за её спины, будто хотела увидеть провожатого, потом, успокаиваясь, перешла к противоположной двери и, глядя на убегающие назад вагоны соседнего состава, пыталась представить себе Ивана Всеволодовича таким, какой он есть теперь, и что он станет делать, проводив её на далёкий Север. Но в смятенной памяти возникала только фигура на тротуаре, мокнущая под чужим дождём. После каждого разговора с ним возникало неприятное чувство, будто её обволакивают липкими стесняющими нитями, словно закоконивают душу, и она всячески сопротивляется, не желая терять ни толики свободы, которой хочет распоряжаться сама, по собственному усмотрению как Лилит. Ладно, что было, то было, что будет, то будет – его удобная хилософия. Энергично потерев виски ладонями, пошла в вагон к соратникам по ссылке.

В плацкартном вагоне им досталось шестиместное отделение, на шестом месте никого не было. Четверо уже распластались в ожидании убаюкивающей качки.

- Дормидонт Егорыч, есть что-нибудь дерябнуть, а то душу жжёт, - Мария Сергеевна села на полку напротив лежащего с закрытыми глазами предводителя творческого вояжа по отсталым северам.

Тот мигом сел, нашарил в уткнувшейся в угол сумке приятные гладкие овалы стеклянной посудины, хранящей остатки «Особой» гадости.

- Сейчас мы её затушим, - пообещал помощнице, - тебе на сколько пальцев? – чуть наклонил горлышко сосуда с жидким джинном над её чашкой.

- Чтобы враз вдарило и – в отключку. – Ей сейчас хотелось только одного: забыться, забыться, забыться, и чтобы не было никакого телефонного разговора, и не было и нет дальневосточного дьявола, и нет её, не знающей, чего хочет и зачем шевелит устоявшийся было омут. Туда, с головой? Ни за что! – Добавь, - попросила бесшабашно, когда вагонный целитель нацедил ей на два пальца, а себе, за компанию, на три. Пьяница нетерпеливо подняла чашку: - За твоё и наше! – и лихо, в два глотка, влила в себя эликсир отупения. Сразу же закашлялась и, зажимая нос пальцами одной ладони, другой замахала, требуя закусь. Сметливый напарник тут же сунул ей солёный огурец и подвинул ближе солёное сало, и ухватил свою чашку.

- Господи, помилуй мя грешного, - пробормотал, перекрестив рот, - и не оставь без пития впредь, - с тем и отправил в горло свои на три пальца так, что и не булькнуло. – Ешь, Маша, успокой душу.

Крыша у Маши поехала почти сразу и почему-то в сторону окна. Пришлось крепко ухватиться за столик, опрокинув пустую чашку. «Почему крутит против часовой стрелки?» - возмутилась она. – «Всё-то против и против! Почему у меня всё против?» И сразу стало беспричинно весело и легко. «Утопила-таки я её, подлую душонку, захлебнулась поперечница!» - и смеялась, слушая занудные плаксы Плаксина.

- Мир катится к чертям, к поголовной агрессивной исламизации, - канючил трагик, заглотив для успокоения и вторые на три пальца, - цивилизацию прикончит зелёный дьявол, все сдохнут, и последним магометанином на земле будет жид. – Мария Сергеевна смеялась, кое-как справляясь с противокружением мозгов. – А русские, - продолжал всемирную панихиду Пирамидон, - подохнут самыми первыми, потому что не хотят и не умеют жить, пустив на самотёк и себя, и семью, и страну. Все славяне сдохнут первыми. – А ей было смешно, и она не верила в апассионарность своей нации, самой творческой и самой живучей на белом свете, если не считать многочисленного вечного народа, передавшего пассионарность славянам вместе с христианской религией. – И наипервейшей канет в бездну основа русского этноса – русское драматическое творчество и первейшее в нём – лицедейство, то бишь, театр, - продолжал капать на размягчённые мозги осоловевший трагик-оракул. – Уже сейчас его успешно сводят на нет нерусские руководители, плотно, словно зелёные мухи, облепившие директорат и режиссуру театров, кино и телевидения и не менее успешно внедряющие похабную развлекаловку под фальшивым лозунгом: «Даёшь народу расслабление!», а на самом деле – для собственного укоренения и обогащения. Русским с русской открытой сочувствующей душой уготован загибон. На смену им приходят жадной толпой бездушные новые русские всяких других национальностей и молодые русичи с исковерканной душой, законопаченной массовой интернациональной бездуховной культурой. Стыдно стало производить, а престижно – неумеренно потреблять. Когда тихо вымирающее производящее поколение, на котором паразитируют молодые потребители, сковырнётся, паразиты начнут грызть друг друга, и кончится род русский глобальным самоедством. Оно давно уже начато коммунистами и успешно продолжается новыми демократами путинской закваски. Все сдохнут! – Пирамидон добавил ещё немного желчи из изрядно опустевшей бутылки, а Марии Сергеевне перестало быть смешно. – Вместо театра и кино, - продолжил плакаться Плаксин, - будут телекомпьютеры – сидишь себе в мягком кресле, никто не кашляет, не сморкается и не чихает, и заказываешь по интернету всё, что хочется посмотреть и услышать: любой спектакль, любой фильм, да ещё и в объёмном изображении. Лафа!