Вот какой Хармс! Взгляд современников - [10]
В. Г. А вы видели Даниила Ивановича после этого следствия?
В. В.(подумав). Нет, нет. Нет, не видел.
Я думаю, что в те годы я едва ли кому-нибудь это рассказал. Так, из соображений осторожности, только. Вот. Он ведь — вам, вероятно, рассказывали? — он ведь в быту был страшно интересный человек. Необычность его обыденного поведения, — она была очень непохожа на поведение играющих в жизни людей. Самые какие-то непривычные для нас вещи — одежда ли, или детали одежды, — всё у него никогда не выглядело сочиненной экстравагантностью. И даже чудачеством. То есть потом, после встречи с ним, вы могли подумать, какой он чудак, а непосредственно в момент столкновения с Даниил Ивановичем, всё казалось абсолютно закономерным, нормальным, настолько это было, по-видимому, органично.
И вот такое впечатление всегда оставалось при беседе с ним. Хотя то, что он говорил, было очень необычно, но, так сказать, в его устах казалось совершенно таким последовательным и обязательным. Я не знаю, но думаю, что для людей, с которыми он часто встречался, ну, скажем, в сфере литературной, он обладал такой, мне представляется, огромной силой воздействия и влияния. Он ведь был очень спокойный человек, — какие-то мысли, которые он вам предлагал, и было совершенно очевидно, что они неожиданны и требуют определенного нажима для того, чтобы вы их восприняли, — он это делал, никак не акцентируя своей неповторимости. Для меня важно, Владимир Иосифович, не то, что вы записываете, а улавливается ли из этого изложения смысл?
В. Г. Безусловно.
В. В. Я думаю о разных других людях, нестандартного мышления. Ну хоть взять того же Стерлигова[63]. Типично для таких людей, мне представляется, — да я так вспоминаю очень больших художников, — Петрова-Водкина[64], Татлина[65], Филонова, — они всегда, по-разному, но акцентировали своеобразие той мысли, которую они вам предлагали. Причем, скажем, какие-то подобные люди ищут форму открыто эксцентрическую, что как будто бы по складу Даниил Ивановича было бы уместно для него. А тем не менее, скажем, очень остроумные и смешные вещи он рассказывал, если хотите, очень заунывно, без всякой подачи.
Я вот вспоминаю Михал Михалыча Зощенко. Он тоже любил рассказывать очень смешные вещи с печальной интонацией, но при всем его уме, таланте, — это все-таки была игра. А вот у Данил Иваныча вы не ощущали никак этого. Скажем, Евгений Львович Шварц, он, прежде чем что-либо вам сказать, он вас уже подготавливал мимикой, что это будет остроумно. Вот, скажем, Олейников — тот просто любил паясничать в быту. Если начисто не знать, что́ и как писал Даниил Иванович, и снимать его для немого кинематографа, то осталось бы впечатление, что это скучный по своему содержанию человек. Может быть, даже чуть чопорный.
Владимир Иосифович, интересно, вот так проходит очень много времени, — интересно, люди очень по-разному вспоминают об одном и том же человеке?..
Прервем до следующего раза.
НАТАЛИЯ ШАНЬКО
«ПРИПИШИТЕ, ЧТО ЭТО ХЛЕБКИРШОНА...»
Наталия Борисовна Шанько (1901—1991), переводчица английской литературы для детей. Жена чтеца Антона Шварца.
Запись воспоминаний Н. Шанько сделана мной 26 августа 1984 года у нее дома в Ленинграде, на Васильевском острове. В письме, написанном буквально на следующий день, 27-го августа, Наталия Борисовна дополняла свой рассказ о Хармсе. Это письмо приводится здесь же, после записи.
Кто его к нам привел, я не помню. Так же, как я не помню, как я познакомилась с Эськой[66], тысячу лет знакомы — и не помню. Это примерно половина 30-х годов. У нас бывало много народу, а кто его привел, не вспомню.
Мы жили на Невском, 88, квартира 80.
Всегда подтянутый, всегда вежливый, прекрасно воспитанный. Очень выдержанный.
Почему я спросила вас, как звали двоюродную сестру Марины [Малич], — потому что он сначала приходил не с Мариной. Потом стал приходить с Мариной. Всё чаще и чаще. И так до самого отъезда нашего в эвакуацию, до самой войны.
Итак, я чаще всего видела его у нас дома, на Невском, 88, — там до войны мы и жили. Это был шестой этаж, тогда без лифта, и мы этого не замечали.
Специальной темы разговоров у него никакой не было. О литературе, об общих знакомых. Масса трепотни было, масса смеха... В пьесе, которую он посвятил нам с Антоном Исааковичем[67], встречается Павел Карлович Вейсбрем[68]. Это режиссер Антона Исааковича, вот они — с женой, актрисой Марией Призван-Соколовой (она и сейчас у Товстоногова)[69], — у нас часто бывали. Павлик писал много стихов: смешные и похабные, прелестное было существо. Я нарочно отдала их Машке, потому что если бы было найдено у меня в архиве, то это имело бы совсем другой оттенок.
Это было еще то время, когда он не был женат на Марине. Ходили, ходили, потом поженились.
Вот я помню то, что относится к его самому первому аресту, когда он работал в Детгизе. Когда еще Ираклий сидел
Чукотская народная сказка в пересказе Владимира Глоцера и Геннадия Снегирёва.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.