А Фрэнсис Фенвик продолжал в том же духе и коснулся другой очень больной темы – моей личной жизни, обвиняя меня в порочности и противоестественных связях.
– И видишь, чем это кончается?! – заключил он, размахивая у меня перед носом какой-то бумажкой, – надо полагать, тем самым вызовом на заседание дисциплинарного совета. – Понимаешь, что ты наделал? Видишь, к чему это ведет?
Мы сцепились, как бешеные псы, и принялись тузить друг друга. А ведь я предвидел, что так оно и будет! Мы повалили в кабинете стулья и катались под столами. Наверное, я мог бы его убить, хотя из-за поврежденной мышцы плечо горело огнем.
Но прежде чем дело приняло совсем дурной для меня оборот, я схватился за ручки кресла Мэри-Джо, и мы быстро выкатились из кабинета.
Так и вижу, как я с опаской преодолеваю ступеньки, отделявшие нас от тротуара; Мэри-Джо судорожно, но храбро вцепилась в подлокотники, не произнося ни слова.
Так и вижу, как я бегу до следующего перекрестка и только там перевожу дух. Как прохожие расступаются у нас на пути.
– Ну и ну… Ты сделал большую глупость, – вздохнула Мэри-Джо. – Локти будешь кусать.
Мы свернули в тенистую улочку.
– Это очень тяжело – уходить из полиции, – сказала она.
Я схватился за плечо, скривясь от боли.
– Это очень тяжело, Натан, больше не быть с тобой. Это действительно очень тяжело, – вот что она мне сказала.
