Восточный фронт, 1944 - [100]

Я понял, что спастись можно только одним образом: уйдя с шоссе. Неприятель уже обошел нас справа и слева. Совершенно автоматически уходившие с шоссе солдаты образовывали маршевые группы, они с личным оружием в руках собирались вокруг офицеров, фельдфебелей или унтер-офицеров и двигались напрямик через поле по направлению к еще державшейся германской линии фронта, которая глухо громыхала где-то вдали на западе. Но вскоре те сотни и тысячи солдат, которые, как и моя маленькая группа, вместе со мной тащились по равнине, поняли, что они уже находятся глубоко во вражеском тылу.

Ко мне прибилось 13 солдат. Мы обогнали многие другие группы и надеялись вскоре достичь германской передовой. Двигались мы только по ночам, а весь день отсыпались. В один из дней около полудня мы попытались приготовить из припасенных продуктов какое-нибудь горячее съестное в густом кустарнике на краю болота. Но нас выдал дым костерка. Кто-то из нашей группы успел крикнуть: «Они идут!», и тут со всех сторон захлопали выстрелы. В то время как другие бросились бежать в разные стороны, я упал, притворившись убитым, и русские мной не заинтересовались. Местность, по которой я затем пробирался, Господь сотворил не иначе как в приступе гнева. Болота, канавы, густой кустарник, камыши, трясины, большие заболоченные пространства сменялись одни другими. Вскоре я заметил, что иду в этом направлении не один. Под лучами солнца весь окружавший меня ландшафт выглядел пустынным и словно вымершим. Однако с наступлением ночи весь лес наполнился шорохами и звуками, стали слышны шаги и плеск германских солдат, пробиравшихся, как и я, на запад. И мне посчастливилось вскоре найти своих боевых товарищей. Но тут и там стали появляться казаки верхом на своих проворных лошадях, за которыми бежали их собаки; на отступающих также стали охотиться партизаны, и окрестности снова огласились звуками автоматных очередей и разрывами ручных гранат.

Так же как и мы, на запад пробивались многие сотни, а то и тысячи германских солдат. Где-то между Минском и Барановичами мы сбились в группу численностью около 80 человек. Русские устроили за железнодорожной насыпью отсечную позицию противотанковых орудий, чтобы предотвратить продвижение более крупных германских частей. Один молодой капитан разъяснил нам положение вещей и повел нас в атаку. Наши мундиры были изорваны, мы все оголодали, мало у кого остались на ногах сапоги. Но, заслышав наше отчаянное «Ура!», русские бежали. Мы захватили их позицию и пять орудий, которые утопили в ближайшем болоте. Чтобы взорвать их, у нас, разумеется, не было взрывчатки.

Этот наш успех заставил противника активизироваться, он ввел в бой более крупные силы. На следующее утро, когда уже много других групп перебрались через железнодорожную насыпь, враг пошел в атаку. Многие из наших бойцов погибли в бою или были ранены. Из-за ранения осколком снаряда в верхнюю часть бедра я не мог больше двигаться. Это произошло, насколько я помню, 4 июля.

Я не знаю, где остались другие бойцы моей группы. Лишь несколько раненых лежали неподалеку от меня, столь же беспомощные. Они лишь тщетно взывали о помощи. Сам же я накануне использовал свой индивидуальный пакет, перевязывая одного из своих товарищей, так что для того, чтобы остановить кровь из ноги, мне пришлось обходиться перемазанным в грязи носовым платком. После этого я попробовал подняться на ноги. Тут же раздались несколько автоматных очередей и пули просвистели рядом со мной. Упав на четвереньки, я изо всех сил постарался укрыться в ближайшем кустарнике. Рана горела огнем, но мне в конце концов удалось это сделать. Едва я забился среди ветвей и листьев, как на поляну медленно вышли несколько русских с винтовками на изготовку. Опять застонали раненые. Я видел, как они осторожно приблизились к раненым, а потом одного за другим забили прикладами винтовок. Поскольку я не издал ни стона, меня они не заметили.

Когда стало темнеть, я с трудом потащился дальше. На следующее утро я оказался у небольшой речушки, на берегу которой русские женщины стирали белье. Они закричали, увидев меня — оборванного, всего в грязи и перемазанного собственной кровью. Но одна из женщин тотчас же окрикнула меня: «Русские!» — и показала на ближайшую деревню. Обессиленный, я рухнул на землю, мне стало уже все равно. Женщины заботливо промыли мои раны и перевязали их, положив какие-то зеленые листья. Две женщины, правда, тут же направились в деревню. Заподозрив недоброе, я хотел было уйти, но другие успокоили меня. Они то и дело повторяли единственное немецкое слово, которое знали: «Гут, гут!» Вскоре эти две женщины вернулись, принеся с собой хлеб, несколько яиц и фляжку русского образца с теплым молоком. Затем они показали мне направление, в котором мне следовало идти, и жестами посоветовали не приближаться к селам и дорогам. Подкрепившись таким образом, я двинулся дальше. Ближе к полудню меня стало лихорадить так сильно, что порой мне казалось, что я умираю.

Сапоги так натерли мне ноги, что они оказались все покрыты водяными мозолями и болели так, что я не мог снова натянуть сапоги. Поэтому мне пришлось разрезать голенища, а потом кое-как их стянуть. Раны болели столь отчаянно, что я едва не сходил с ума. Но лихорадка спала. В последующие дни я кое-как утолял голод лесными ягодами, выкопанным на полях еще мелким картофелем и даже пытался есть измельченную древесную кору.