Восточные размышления. Сборник статей и интервью 1991-2003 - [31]

Общество имеет право знать полную правду. В это понятие входят и показания, данные Куклиньским представителям военной прокуратуры в Вашингтоне летом прошлого года, его рапорт, передаваемые американцам оперативные военные планы Варшавского договора, известные Куклиньскому с 1964, а также показания свидетелей, данные военному суду в 1984 году. Существенное значение для дела имеют также высказывания американцев и их оценка его роли и заслуг, которые Куклиньский оказал союзникам, в частности, публичные высказывания бывшего работника ЦРУ Дэвида Фордена, который поддерживал в Варшаве контакт с полковником.

Сегодня я знаю больше обычного читателя прессы, поскольку мне известны документы, доступные защитникам Куклиньского, Комиссии конституционной ответственности Сейма, и документы, находящиеся в руках самого Куклиньского. Раскрытие всей этой документации переубедило бы польское общественное мнение в том, что Куклиньский действовал по собственной инициативе, не получал от американцев никакого вознаграждения и рисковал собственной жизнью и судьбами своих близких, руководствуясь патриотическими мотивами. У него был доступ к тем советским тайным планам с 1964 года, а не с 1978 года, как утверждает Ярузельский. Никто не поверит, что после восьми лет независимости Польши и распада СССР эти планы должны оставаться под замком как военная тайна. Причины их утайки совсем другие.

Большинство тех, кто все еще видит в Куклиньском предателя, осмысленно или подсознательно защищает свои биографии и достижения. Многие поддаются пропаганде генерала Ярузельского, который в защиту своей чести утверждает, что если Куклиньский — герой, то всех, кто не пошел по его стопам, необходимо считать предателями.

Опровержение этого тезиса, изначально неверного, имеет ключевое значение для сведения счетов общества с собственным прошлым. Здесь идет речь о справедливой оценке человеческого поведения в годы ПНР. Оценке, которая позволит людям гордиться тем, что в условиях порабощения их государства они смогли что-то сделать для своей страны. <…>

Войско «народное», но польское

Чтобы разобраться, кто был героем, а кто предателем, мы должны раз и навсегда определить, чем на самом деле была та формация, которую мы называем Народной Польшей.

Я всегда говорил, что понятие ограниченной суверенности является contradictio in adiecto или нонсенсом. Суверенность не может быть ограниченной какой-либо вышестоящей внешней властью, поскольку тогда она перестает считаться суверенитетом и становится автономией.

В области внешней и оборонной политики у ПНР была лишь административная автономия. В политическом смысле подчинение Москве было полным. Достаточно прочесть воспоминания Ромуальда Спасовского, бывшего заместителя министра иностранных дел и посла ПНР, чтобы в этом убедиться. В то же время во внутренней политике правящая партия имела после 1956 достаточно широкую автономию B определенных, хотя и непостоянных границах, обозначенных высшей властью, то есть Москвой. Эта автономия называлась «польским путем к социализму».

Внутренняя автономия была возможна благодаря тому, что Польша не стала одной из советских республик, не стала частью СССР, а являлась отдельным государственным организмом. Только благодаря этому было возможно значительное отклонение от ортодоксальной советской модели — среди прочего, содержание частных сельских хозяйств, независимость церкви и достаточное поле для свободы слова. Польское государство было порабощено, но сами его отличия составляли большую ценность, которую нельзя было легкомысленно потерять.

Неизменным атрибутом этого отличия было существование собственных вооруженных сил. Это была польская армия не только по названию или по обмундированию и символам — орлам. Она была польской по духу. Это хорошо понимали в Кремле. Там помнили 1956 год, когда под давлением офицерского состава Советы вынуждены были забрать из Польши маршала Константина Рокоссовского и советских консультантов в польских мундирах. Недоверие Москвы по отношению к польской армии, неуверенность в ее поведении в случае вторжения советских войск результативно тормозили намерения повторить в Польше военную интервенцию образца 1956 в Венгрии и 1968 в Чехословакии. Для большинства польских офицерских кадров факты использования армии против рабочих в Познани в 1956 и на Побережье в 1970, а также участие во вторжении в Чехословакию стали личной трагедией. Это не относится к группе предателей, которые соревновались в сервилизме, усердии и выслуживании перед «большим братом», выходя далеко за границы принуждения.

В то же время среди патриотических элементов в армии была уверенность, что отказ войска повиноваться «большому брату» был невозможен, что это закончилось бы катастрофой. Командующий этой армией — Ярузельский или кто-либо другой — должен был по причине своего положения идти на вынужденные компромиссы в отношениях с Москвой. Если бы он этого не сделал, то его место занял бы кто-то другой, более сговорчивый.

Вопрос сводится к тому, хотел ли этот командующий и имел ли смелость использовать достаточно широкое поле возможностей сопротивления советскому союзнику, либо же в своем повиновении пересекал границы принуждения. С этой точки зрения в будущем история будет судить Ярузельского. Генерал перед этим историческим приговором плохо защищается, уничтожая документы и искажая факты. Это проявляется ярче всего в его высказываниях по делу Куклиньского.