Восточней Востока - [53]
Памятник Такубоку в Хакодате
Хакодате — город Такубоку, хотя родился он не здесь, а в северной части острова Хонсю. В хоккайдском же портовом городе он прожил всего сто дней — крохотный отрезок своей короткой двадцатишестилетней жизни.
Но говорят, здесь, в Хакодате, он был счастлив.
Здесь он впервые собрал под одним кровом всю свою семью — в том числе родителей, поверивших, кажется наконец, что литературные увлечения сына — не пустая блажь.
Его считали несерьезным мальчишкой, а он писал уже свои лучшие стихи, и дневник, хранящийся ныне в библиотеке Хакодате, полон зрелых, глубоких мыслей.
Его считали неусидчивым, не созданным для регулярной работы, а он переписывал аккуратно по буковке, от руки, показавшиеся ему интересными и полезными книги: в библиотеке хранится такая копия английского издания известной книги Кропоткина «Террор в России».
Гениальный юноша нередко обращал свои взоры к России, много думал о судьбах великой соседней страны, знал и любил ее литературу.
эти строки, переведенные А. Е. Глускиной, невольно вспомнились, когда наш поезд много лет спустя шел вдоль берегов крупнейшей реки Хоккайдо.
Он грезил человеческой общностью, братством. Он восхищался русскими народниками. А позднее первым в Японии научил музу произносить трудное слово «коммунизм».
Такубоку умер в 1912 году, как раз на рубеже эр Мэйдзи и Тайсё по японскому календарю.
В Хакодате на морской набережной ему поставлен памятник. С раскрытой записной книжкой сидит, задумавшись, бронзовый юноша, почти мальчик. К нему долетают брызги моря, чайки кружат над его головой.
А мне вспомнилось вдруг занятие литературного кружка — далеко отсюда, в Сибири. Новичков по традиции спрашивали: кто ваши любимые поэты? В ответ назывались имена Пушкина и Блока, Маяковского и Пастернака, Бернса и Лорки.
Тоненькая девушка, студентка-первокурсница, приехавшая в строительный институт из отдаленного городка, сказала:
— Такубоку.
Амами Осима
Когда мы говорили, что собираемся на остров Амами Осима, собеседники вскидывали брови:
— Ого! Далековато…
Это и вправду не близко — в японских по крайней мере масштабах. Сначала нужно добраться до южной оконечности острова Кюсю. А потом долго, больше полусуток, плыть на юг по Тихому океану. Настоящему Великому, или Тихому! Не какому-то там филиальчику в виде моря или залива…
И вот уж трепещут на ветру длиннющие ленты из цветной бумаги — так в Японии всегда провожают корабли: один конец ленты в руках отплывающих, другой — у тех, с кем они расстаются. Провожают школьники своего товарища. Провожает семейство солидного, делового папу. Прощаются двое: она — на борту, он — у причала. Не кричат, не машут — ленточку держат. Ритуал. Отвалила от берега «Такатихо мару» — и пошли рваться ленты одна за другой. До свидания!
Уменьшились, попятились и спрятались в углу залива бетонные коробки портового города Кагосима. И почти сразу же стемнело. Только оранжевая закатная каемка очерчивала еще какое-то время горную цепь по правому борту. А когда она погасла, оказалось, что все звезды на небе уже в сборе. Тихий был относительно тих, но какая-то упрямая волна, увязавшаяся за кораблем чуть ли не от самой пристани, все время подпрыгивала рядом, тщась дотянуться белой лапой до высокой палубы. Ручаюсь, что это была все одна и та же волна: утром я снова узнал ее. В лицо.
Дело пахло романтикой.
Память через силу пыталась соотнести эти звезды и волны с потрепанной школьной картой.
Один из заливов на Кюсю
«Господи, — вдруг озарило, — да ведь это ж то самое, о чем столько мечталось в мальчишестве! Океан, волны, качаются светила над снастями — неужели исполнилось? Проникнись же наконец всей значительностью этого момента в твоей биографии».
Но — проклятие! — проникнуться до конца, «на сто процентов», не удавалось. Мысли, как назло, так и норовили удрать куда-нибудь в сторону. Вылезала из недр памяти давняя шахматная партия — насилу от нее отвязался. Потом, того хуже, явились какие-то стихи, добро бы путные или подходящие к случаю, так нет же — безымянные, графоманские строчки, много лет назад попавшиеся мне на литературной консультации. Прости меня, Великий, или Тихий! «Ничего! — прошумел Тихий в ответ. — Все это пустяки. Зато потом много-много раз в тесном городском автобусе, над скучной книгой или просто на улице города ты, вдруг задумавшись, снова и снова переживешь эту нашу встречу. И с каждым разом — чище, возвышеннее и точнее…»
Так перевел я речь океана.
И теперь вижу, что перевел правильно.
Таких островков множество у берегов Японии
Становилось холодно (юг-то юг, а все-таки конец ноября!), но идти в каюту было бы кощунственно. Хотя, впрочем, и в каюте было небезынтересно. Любопытна, во-первых, сама по себе каюта. Хотя и второй класс — ни тебе коек, ни диванов. Просто затянутый материей пол. Так всегда на японских кораблях. Снимай обувь при входе и располагайся, как можешь. На ночь возьми матрас, простыни, одеяло — и стелись тут же. Во-вторых, в каюте есть попутчики, с которыми можно поговорить, составить некоторое представление: кто и зачем едет на дальний остров. Разговорились же мы (мы — это я и переводчик) сразу после отплытия на палубе с двумя юными островитянками! Оказывается, они приезжали в город Кагосима на вступительные экзамены. Экзамены не в университет, а в… универмаг. Крупные торговые фирмы устраивают ежегодно такие экзамены для учащихся выпускных классов школ. Сейчас девушки едут доучиваться. Окончат школу — и за прилавок. И не здесь, в Кагосиме, а в самой Осаке — экзаменационная сессия была выездной. Года два-три поработают, поживут самостоятельной жизнью, свет посмотрят, себя покажут. А потом опять на родной остров, там и замуж пора, и снова мир станет маленьким. А на смену им
