Восточнее Хоккайдо - [17]

— Продолжу. Я даже мысли не допускаю, что радиограммы, которые обязан давать владельцу судна во Владивосток, можно расценить как помощь врагам Японской империи! Если мои радиограммы могли принести вред, то почему конвойный корабль сразу не запретил говорить по радио?

— Вам было запрещено! — вскочил лейтенант.

— Ничего подобного, в вахтенный журнал занесены все распоряжения японской стороны. Я гарантирую точность ведения журнала.

— Немедленно прекратить связь! Аппаратуру опечатать!

Капитан передвинул том лоции на край стола. Голова Игоря исчезла из иллюминатора: он сигнал понял. А капитан решил “поторговаться”:

— Я не разрешаю трогать аппаратуру. Достаточно опечатать дверь рубки.

— Здесь Япония и командую я! — кипятился Масафуми Дзуси.

— За пределами палубы, разумеется. Но здесь наш флаг. И вы сами подтвердили, что пароход задержан, а не арестован.

— Ну хорошо, согласен опечатать дверь рубки…

Один из офицеров отправился выполнять приказ. Но тем временем радист успел вызвать Владивосток и отстучать последнюю, самую короткую телеграмму: “Связь прекращаю”.

После короткого “всплеска” переговоры снова потекли спокойно и размеренно.

— Итак, с данного момента, то есть с шестнадцати тридцати, связь прекращена, — продолжал Рябов, — о чем и будет сделана запись в вахтенном журнале. В отношении того, что вам необходимо проводить подробное исследование всех вопросов, возразить ничего не могу, потому что нахожусь под прицелами орудий. Готов предоставить все материалы, которые помогут внести ясность. Я считаю все это недоразумением. Я ищу глазную его причину. Может быть, она в этом? Скажите, когда мое правительство было поставлено в известность о новом запретном районе?

Офицеры посовещались, и переводчик не очень уверенно сообщил:

— Вскоре после объявления войны Америке.

— Сомневаюсь. С седьмого декабря тысяча девятьсот сорок первого года прошло много времени, а все наши суда ходят именно этим путем. Зная миролюбивую политику своего правительства и то, что оно никогда не нарушает своих обязательств, не создает инцидентов между нашими странами, я не допускаю мысли, что меня могли не предупредить. Возможно, такое сообщение было сделано недавно. В таком случае прошу указать точную дату.

— Завтра назовем, — сообщил переводчик.

Но по лицам офицеров Рябов понял, что ни завтра, ни послезавтра ответа не дождаться. Все это липа, попытка, как говорится, взять “на арапа”.

Соколов оторвался от своих записей. Он стал их вести не таясь с тех пор, как заметил, что и японцы ведут протокол переговоров. Пауза затягивалась. Заминка встревожила. Неужто разволновался капитан и цепочка аргументов разорвалась?

Переводчик не выдержал, прервал молчание:

— Вы все сказали, капитан?

Рябов резко, пружинисто встал:

— Нет! — До сих пор он говорил ровным тоном информатора или учителя, объясняющего урок непонятливым ученикам, уперев спокойный взгляд в поблескивающие очки офицера группы досмотра, лейтенанта императорского флота Масафуми Дзуси. Теперь же в его голосе появилось едва сдерживаемое негодование. Он говорил, глядя куда-то поверх голов присутствующих и этим давал понять, что считает господ офицеров лишь передаточной инстанцией. — Я категорически протестую против беспричинного обстрела и бомбежки в океане! Я имел ясно видимые опознавательные знаки судов СССР, поднятый флаг. Я категорически протестую против беспричинного ареста судна!

— Задержания…

— Принимаю поправку, но это мало что меняет. Требую, чтобы вы как можно скорее провели досмотр, все свои исследования, дали ответ на мои протесты и выпустили судно по назначению. Теперь все.

Масафуми Дзуси пожелал устроить перерыв. Офицеры вышли на мостик. Заработал флажками сигнальщик. Группа досмотра рапортовала на берег, получала некие дополнительные инструкции.

И Рябов вышел на палубу. Он размышлял о том, что переговоры пошли слишком спокойно и вежливо, А в общем было ясно: сегодня вряд ли удастся получить ответы на протесты. Ну что ж, значит, завтра нужно будет все повторить слово в слово. Нет оружия сейчас кроме слова. Завтра, Сколько дней продолжится эта стоянка?. Ведь ясно, сегодняшний разговор лишь пристрелка, испытание нервов. Как будто бы нервы не сдали. Как будто бы держался правильно. Сжала сердце боль, перехватило дыхание. Рябов оглянулся, поспешно проглотил таблетку, присел на край светового люка…

Из-за мачты вынырнул Игорь, сообщил, что японцы “семафорить кончили”. Надо вставать. Надо идти. Лишь бы этот зоркий гражданин не заметил, как ему сейчас плохо…

Снова расселись в каюте офицеры. И опять Масафуми Дэуси был напыщен, как в первые минуты своего вступления на борт “Ангары”. Он бросал фразы отрывисто, будто подавал команды на своем сейнере-тральщике:

— Вы не должны делать попыток покинуть порт.

— Вынужден согласиться.

— Вы обязаны собрать все оружие и отправить на военный корабль до освобождения судна.

— Возражаю. Оружие принадлежит владельцу судна. Я несу за него ответственность. Могу сложить в отдельное помещение и опечатать. Неприкосновенность гарантирую.

Последовало краткое совещание, после чего переводчик объявил: