Восставшие из пепла - [27]

«Снег! Проклятый снег! Перестань же ты мотаться перед глазами, как хвост дьявола!» — стонал он, хватал тяжелую деревянную чашу и стучал ею по столу:

— Вина! И вы пейте за мое здоровье!

Дважды повторять приказание не приходилось. А после во всех углах огромного дома слышались приглушенный шепот, женский писк и сдавленный хохоток. Иванко знал, чем занимаются там его слуги. Пусть себе, что ж, и слуги — люди. Пока он все им разрешает, будто ничего не видит. Но вот придет письмо от василевса — тогда уж… А когда сюда приедет Анна, то вы и мочиться будете одним целомудрием.

Наконец ветер утих, снег прекратился, небо прояснилось — это было как чудо, которого уже никто не ожидал. Тут же с Родоп потянуло теплом, снег быстро осел, дороги расчистились. И вместо одной вести, которую ждал Иванко, он получил две, одну за другой. В первом письме император благодарил его за верную службу, называл своим сыном, но в руке Анны, с нотками извинения, отказывал. Он, мол, дал согласие на его помолвку с Феодорой, а василевсу не к лицу менять свои решения.

Иванко долго стоял недвижно в своей спальне, пустыми глазами глядел на пурпурно-золотистый пергамент, чувствуя, как в груди возникает и разливается по всему телу протест против воли императора…

Вторая весть, пришедшая вскоре после первой, ошеломила его: император сообщал, что до начала сырного заговенья обе его дочери второй раз выйдут замуж. Ирина за Алексея Палеолога, Анна за Феодора Ласкариса. На другой день после этого известия вдруг опять испортилась погода, будто дьявол назло севасту с новой силой начал трясти свой бездонный снежный мешок. Снова переметало дороги, снова сугробами заваливало город. Природа буйствовала, но Иванко вдруг утихомирился: прекратил пьянки, стал искать одиночества. От него ушел сон, под глазами от бессонницы появились синие круги. Слуги не знали, что и думать. Но однажды ночью страшный крик севаста потряс каменный дом. Стражники и слуги со светильниками ворвались к нему в спальню и увидели Иванко забившимся в самый угол постели. Глаза его были дикими, в них плескался ужас, он не своим голосом бессвязно кричал:

— Уберите его! Кровь! Кровь! На моей одежде кровь! Асень, царь… Прости меня!

После этого случая Иванко совсем притих, сделался кротким, как ягненок.

А однажды ему во сне явился мертвец с мечом в руке. Он зловеще приблизился, но вместо того, чтобы зарубить, слегка погладил мечом по тому месту, где у Иванко все еще виднелся старый шрам — след от прошлых битв с ромеями. Погладил — и исчез. От прикосновения железа у Иванко онемел затылок.

Объятый ужасом, Иванко проснулся. Затылок, да и вся голова, плечи были и в самом деле нечувствительны. Едва рассвело, он погнал гонцов в Крынскую крепость с повелением привезти Стана Главаку.

Посланцы с большим трудом пробились через снежные заносы и вернулись с Главакой. Севаст закрылся с ним в покоях и, запинаясь, рассказал о ночном видении.

— Ты говоришь, он только прикоснулся к тебе мечом?

— Да, брат… так.

— Может быть, этот мертвец хотел тебе сказать… предупредить… Как бы, мол, ты ни старался служить чужим, все равно не получишь от них благодарности… а будешь получать вот такие раны.

Иванко побледнел, сделался страшным; Главака, испугавшись, умолк.

Рука севаста скользнула по столу, наткнулась на чашу с вином. Он схватил ее и, размахнувшись, швырнул в сторону. Главака вскочил.

— Что с тобой?

— Я узнал мертвеца… Это был он, царь Асень! Царь являлся мне! Он что-то сказал, да я не расслышал. А ты… ты повторил сейчас его слова! Ты произнес их вслух!

Иванко весь дрожал, его колотило.

Главака снова сел.

— От ромеев благодарности не получишь. Никогда не получишь, — проговорил Иванко. — Сколько я от них перетерпел унижений. И вот недавно, совсем недавно…

— Успокойся, — сказал Главака. — Что же теперь делать?

— Сначала — успокоюсь, как ты советуешь. А там — что бог укажет.

— Так. — Брови Стана Главаки шевельнулись. — А когда укажет — ты дай мне знать. Я пойду с тобой. И не только я…

8

Сырная неделя приходилась на второе — десятое февраля, пасха — на двадцать девятое марта. Свадьбы были назначены на конец января. Император хотел справить их до начала поста, справить торжественно и пышно, чтобы все родственники и гости остались довольны. Настроение у василевса при мысли об огромных состояниях женихов всегда приподнималось. И лишь письмо этого упрямого, твердолобого болгарина омрачало предсвадебные приготовления. Каков наглец, мало ему одного отказа, так он снова сунулся с просьбой. И Анна… нашла по ком вздыхать. Когда она заявилась с письмом от мизийца, Алексей Ангел попросту выгнал ее. Однако подумав, велел позвать дочь, попытался образумить, обещая великие блага. Но напрасно, она заладила одно: Феодору Ласкарису с ним не сравняться ни в красоте, ни в храбрости.

— Так ли уж?! — с обидой за Ласкариса спросил василевс.

— Так, — упрямо сказала Анна. — Тот подлый заговорщик, что напал на Иванко и потом трусливо бежал от его меча, — был Ласкарис.

— Хватит восхвалять своего мизийца!

— Он сам восхваляет себя делами! — вскинула Анна красивую голову.

Алексей Ангел слышал о покушении на Иванко, знал, что один из нападавших спасся от меча мизийца лишь тем, что вовремя перемахнул через стену. Но он не предполагал, что это был Ласкарис, который всегда казался императору человеком разумным, не способным на необдуманный шаг и напрасный риск.