Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918 - [2]

Это было первое настоящее знакомство Джона Рида с жизнью и борьбой трудящихся. Он убедился на собственном опыте, какие отвратительные формы принимает социальное угнетение, не останавливающееся ни перед какой жестокостью. Он сам на себе испытал мертвую хватку классового «правосудия», являющегося, подобно полиции, прямым орудием угнетения. Он увидел народ в страданиях и борьбе. Неизгладимое впечатление на него произвело то, что в тюремной камере, куда его бросили вместе с забастовщиками, которых морили голодом и избивали, «ни на одном лице не было заметно разочарования, колебания или страха».

Он понял, что попал в гущу большого сражения. Он так и назвал свой очерк — «Война в Патерсоне». Он увидел решимость на лицах людей, вступавших в борьбу. Он проникается симпатией и восхищением к этим людям. Он пишет с увлечением о Хейвуде, который был среди заключенных, но особенно привлекают его безыменные герои рабочего движения — «именно они являлись душою стачки…».

Он делает из событий в Патерсоне очень важный вывод, он видит в этих событиях яркое свидетельство того, что «сами массы поднялись на борьбу…». «Нет, вы представьте себе это! Двенадцать лет они терпели поражение в стачечной борьбе, двенадцать долгих лет разочарований и неисчислимых страданий. Они не должны опять проиграть, они не могут проиграть».

События в Патерсоне были значительной вехой не только в формировании революционных взглядов Джона Рида, но и в том, что литературное его творчество начинает связываться с народной жизнью.

В Нью-Йорке у Джона Рида возникает идея агитационного театрального представления, в котором были бы запечатлены оставившие такой глубокий след в народной памяти события стачки в Патерсоне. Ему удается осуществить свое намерение и поставить один-единственный спектакль, который, однако, история народного театра в Америке внесет в свои анналы как исключительно важное событие. Сохранилось интереснейшее свидетельство об этом народном представлении, записанное в «Книге Билла Хейвуда»[2] — автобиографии выдающегося деятеля американского рабочего движения, знакомство с которым оказало огромное влияние на духовное развитие Джона Рида. Вот что там говорится:

«В день представления тысяча двести стачечников перешли через Гудзон. С пристани мы отправились в зал Мэдисон-сквера, в котором уже целую неделю зажигались по вечерам красные лампочки, составлявшие гигантскую надпись: «Индустриальные рабочие мира». Мы пригласили принять участие в представлении восемьдесят или девяносто человек ньюйоркцев, известных своими радикальными взглядами. Бобби Джонс, теперь знаменитый театральный художник, вместе с Джоном Ридом нарисовали плакат: героическую фигуру рабочего на фоне фабрики и дымовых труб. В Мэдисон-сквере была построена громадная сцена, на которой была установлена декорация, изображающая шелковые фабрики. Режиссером был Джон Рид.

Когда открыли ворота, перед ними образовались огромные очереди. В эту ночь стачечники собирались показать свою жизнь в Патерсоне многолюдной заинтересованной аудитории под аккомпанемент новых песен, написанных стачечниками.

Первая сцена показывала заводы на полном ходу. Рабочие гуляли по улицам — центр аудитории — группами и поодиночке: одни читали газеты, другие напевали песенки. У всех в руках или под мышкой были корзинки и пакеты с завтраками. Вдруг раздался гудок. Послышались стук, шум, грохот машин. Потом широкое пространство — улица опустела. Все ушли на работу. Вдруг раздались голоса: «Стачка! Стачка!» Рабочие выбегали толпами, крича, смеясь, толкая друг друга. И все торжественным хором запели «Интернационал», подхваченный аудиторией.

Во втором действии заводы были мертвы: ни огня, ни звука. Они стояли, как чудовищные привидения. Это было утро после объявления стачки. Появились рабочие пикеты. Они пели песню стачки. Жизнерадостный итальянец весело перебирал струны гитары. Несколько полисменов смешалось со смеющейся, поющей толпой, расхаживающей перед заводом. II вдруг без всякого предупреждения полиция набросилась на стачечников. Началась битва. Раздались выстрелы. Один из стачечников упал. Его убила полиция. Другой, раненный, вырвался из толпы. Убитого унесли. Стачечники проводили его до дому. День был закончен.

Третья сцена представляла похороны убитого рабочего. По сцене пронесли гроб, за которым следовали стачечники с пением похоронного марша. Гроб опустили посредине сцены. Стачечники выстроились по обе стороны его и каждый опустил на гроб зеленую ветвь и красную гвоздику. Элизабет Герли Флинн, Карло Треска и я произнесли речи, так же, как если бы это было в действительности, над гробом убитого стачечника в Патерсоне. Мы призывали стачечников бороться до тех пор, пока не будет свергнуто проклятое иго эксплуатации, пока рабочие не вступят во владение тем, что им принадлежит по праву.

В четвертом действии стачечники отправляли своих детей в другие города на время стачки. Эти дети также объявили забастовку в школе, потому что учителя называли бастующих рабочих и их организаторов «анархистами и тунеядцами из разных стран». Дети прощались с родителями и уезжали под пение «Красного флага». Они должны были остаться у своих новых друзей — «стачечных родителей» — на все время стачки.